Концепция любви в цикле рассказов И. Бунина "Темные аллеи"

И.А. Бунин в  «Темных аллеях» не управляет своими героями, не руководит их действиями, он предоставляет им свободу. И в то же время не является сторонним наблюдателем, писатель постоянно присутствует в произведении.

Таким образом, основная стилевая черта «Темных аллей», как, впрочем, и всего творчества И.А. Бунина – балансирование на грани, которая зовется гармонией.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава III. НОВАТОРСТВО БУНИНА В СОДЕРЖАНИИ И ФОРМЕ ЦИКЛА РАССКАЗОВ «ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ»

Тридцать восемь рассказов «Темных аллей» писались с 1939 по 1945 год (отдельное издание – 1946). Сборник сложился немудрено, принципиально старомодно. В отличие от распространенного с начала века конструирования стихотворных и прозаических книг, Бунин просто объединяет в три раздела тексты, написанные в одно время: 1937–1938, 1940–1941, 1943–1945 (включаемые в посмертные издания согласно авторскому желанию более поздние рассказы «Весной, в Иудее» и «Ночлег» не имеют постоянного места и вообще кажутся чужеродными в сборнике).

Отступления от хронологического порядка минимальны. Написанные последними в первом блоке «Темные аллеи» (20 октября 1938) начинают сборник и дают ему заглавие. В третьем разделе выносятся за пределы хронологии два первых («В одной знакомой улице», «Речной трактир») и два последних текста («Чистый понедельник», «Часовня»), маркируя, подчеркивая тем самым начало и конец – этого раздела и всей книги [1].

В творчестве Бунина ярко отражены традиции русской литературы. Бунин – реалист, для которого свойственны образная память, прекрасное знание народного языка, неуловимая художественность и свобода, великолепная изобразительность, словесная чувствительность. Он внес в литературу новые, непривычные для того времени темы и звучания, создал ни с чем несравнимый «бунинский» стиль, до сих пор поражающий нас своей яркой необычностью.

Именно в эмигрантский период проза Бунина становится эмоциональной, музыкальной и лиричной. В эмиграции Бунин еще острее чувствовал таинственную жизнь русского слова, достигая языковых вершин и обнаруживая удивительное знание народной речи. Все, написанное им в эмиграции, касалось России, русского человека, русской природы: «Косцы», «Лапти», «Митина любовь», цикл новелл «Темные аллеи», роман «Жизнь Арсеньева» и др.

Проза обрела не только новую лексику, компактность и взвешенность, она подчинилась внутренней мелодике, музыке. Бунин стремился, говоря словами Флобера, «придать прозе ритм стиха, оставляя прозу прозой». Примечательно, что сам он видел в своих исканиях ритма прозы как бы продолжение стихотворчества. В дневнике племянника писателя Н. А. Пушешникова занесено признание Бунина: «Я, вероятно, все-таки рожден стихотворцем. Тургенев тоже был стихотворец прежде всего... Для него главное в рассказе был звук, а все остальное – это так. Для меня главное – это найти звук. Как только я его нашел – все остальное дается само собой» [2].

В развитии фрагментарного метода и двойного отражения событий в жанре короткого рассказа Бунин добивается стилистического блеска. Приближая поэтический язык к простоте и естественности разговорной речи, Бунин утверждает право писателя на музыкальность и гибкость стиха прозаического слога и расширяет тематику рассказа до не известных ранее пределов. В центре его внимания не внешнее поведение героев, а мир ощущений, описанный честно и откровенно.

Поэтичность прозы Бунина, целомудренность его художественной правды, романтичность самых реалистических ситуаций – вот отличительные черты почерка Бунина. И при этом – полная бессюжетность, созерцательность, лиричность. Фрагментарность – и глубина каждого фрагмента, которая достигается совокупностью памятных деталей, индивидуальностью реакций героев на том жизненном изломе. Применяя новую технику, Бунин достиг удивительного эффекта: вечные радости и вечные печали человека, тысячу раз описанные в мировой литературе, приобрели под его пером характер тайны [3].

Проза И. А. Бунина удивительно ритмична и музыкальна, недаром автор первоначально приходит в большую литературу поэтом. Отсюда четкость построения предложений, концентрация образов и деталей даже в небольшом объеме и звучность текста.

Время остановилось. Сюжет развивается «в пустоте», произвольно переходя из одной временной плоскости в другую, разворачиваясь как бы в пространстве. Недаром рядом с полнокровными, дышащими страданием и счастьем, рассказами из «Темных аллей» мы встретим какие-то осколки недописанных, не вполне состоявшихся произведений, с клочковатостью и распадом сюжета («Кавказ»), («Начало»).

Язык рассказов отражает в себе все особенности русской прозы. В языковой культуре И.А.Бунин искал элементы, которые могли бы сделать язык его прозы острым, страстным. Следуя этим языковым принципам, он находит слова с самым сильным эффектом, так как только самое ярко звучащее слово могло выразить грациозность изображаемых им примеров и явлений. Слову придается эмоционально-живописный характер. И.А.Бунин находит средства для передачи всех форм рельефа, переходов света и тени, для выражения цепи ощущений, размышлений. Живописность слова достигается широким использованием эмоциональных красочных эпитетов, обилием метафор, сравнений, взятых из разных смысловых рядов, нагромождением гипербол, контрастностью языковых форм, интонаций [4].

И.А.Бунин много внимания уделял передаче цвета. Многообразие цветов и оттенков входит в общеупотребительный язык, обогащает его, а затем переходит к писателям-романтикам. Автор широко использует цветовую лексику. Все рассказы цикла «Темные аллеи» изобилуют описаниями с помощью цветов и их оттенков, – цвет блеклой глицинии (платьице цвета блеклой глицинии), желтый (желтый сарафан), белый (белый рукав), пятнистый (пятнистый тротуар), пестрый (пестрый сумрак сада), разноцветно-яркий (разноцветно-яркий цветник).

В прозе писателя живопись играет значительную роль в организации сюжетного материала, в создании глубинной перспективы, подтекста, служит одним из средств художественного и философского обобщения, создает настроение, полнее раскрывает эмоциональный мир героев. Горький высоко ценил художественное мастерство Бунина. Он рассматривал Бунина как продолжателя «линии критического реализма», противостоящей «линии чисто-мещанской литературы».

В прозе Бунина сочетаются две стилевые линии, иногда тесно переплетающиеся между собой, иногда существующие порознь. С одной стороны, стремление к рельефному, детальному, предметному изображению явлений, за которыми исчезает личность автора, с другой стороны, выдвижение авторской личности на первый план, подчеркивание субъективных переживаний, которым в той или иной степени подчиняется повествование.

Для прозы Бунина характерны простая композиция, отсутствие острой интриги, четко выраженных завязок и развязок. Повествование обычно ведется в эпически спокойных тонах, выводы не подсказываются читателю, а вытекают естественно, как результат изображаемого. Автор описывает мельчайшие подробности обстановки, иногда перегружая ими страницы произведений [5].

Более всего связывали Бунина с Чеховым, иные прямо говорили о подражании. Некий резон, конечно, был: Бунин, любя Чехова, впиваясь в каждую его новую вещь, имея содружественный и взаимно-близкий с ним взгляд на вещи, человека, общество, работая рядом в одно и то же время,  насыщенное  множеством  проблем,   которые  они  брали  и разрабатывали весьма похоже, конечно, не мог не испытывать влияния на себя Антона Павловича. Вместе с тем писали они по-разному.

В чеховских рассказах мало бывает событий, историй. Чехов не любит фабулы: довольно самого потока жизни, а выводы читателю предлагается делать самому.

Бунин в этом отношении пошел еще дальше Чехова: его рассказы почти бессюжетны и держатся – опять же как стихи – на атмосфере, на слове, на игре словом. И на предельной, еще большей, чем у Чехова, краткости, сжатости [6]. В своих исканиях Чехов и Бунин, оба разрабатывавшие «малые» жанры прозы, шли совершенно разными путями. Чехов как бы «демократизировал» прозу, добившись в итоге предельной простоты и общедоступности ее восприятия, того, что А. Твардовский охарактеризовал как «магию доходчивости». Самая форма рассказа, в сравнении с романом, представлялась Чехову более демократическим жанром (полушутя он говорил А. Н. Серебреву-Тихонову: «Романы умели писать только дворяне. Нашему брату – мещанам, разнолюду – роман уже не под силу...»). Бунин же, напротив, «аристократизировал» прозу, сознательно стремясь в рассказе к,мерной интонации, к высокой степени эстетизации действительности [7].

Магия бунинской прозы – в совершенно особенной ритмичности. Подчас это отдельные периоды, разделенные повторяющимися с разным смысловым оттенком словами – опорами ритма. (Тут Бунин наследовал в первую очередь лирическую традицию влиявшего на него Гоголя.) Иногда мелодика, почти напевность, прозы создается авторской установкой на воспоминания. Так написаны почти все рассказы из цикла, «Темные аллеи». (Тут следует назвать имя Тургенева, автора стихотворений в прозе.) Наконец, во многих случаях это своеобразие рождалось как бы в результате обращения Бунина не к литературным отцам, а к дедам, к милому его сердцу XVIII веку. Недаром отроческие мечтания писателя формировались не под знаком Некрасова или даже Надсона. «...Сумароков, Державин, Батюшков, Козлов, Баратынский... Как восхитительны были их романтические виньетки,- лиры, урны, шлемы, венки, – их шрифт, их шершавая, чаще всего синеватая бумага и чистая, стройная красота, благородство, высокий строй всего того, что было на этой бумаге напечатано». «Высокий строй», «благородство», мерная торжественность интонации – вот что характерно для бунинской прозы.

Поздняя, зарубежная проза Бунина развивается по преимуществу как лирическая проза, проза прямых выражений авторских чувств, что в значительной степени определяется тоской писателя, не понявшего революции, по покинутой им родине.

Но лиризм зарубежного Бунина во многом иной, чем лиризм его ранних произведений. Он своеобразно и органически сочетается со стремлением дать отчетливо зримую картину внешнего мира, что приводит к созданию таких произведений, как автобиографический роман «Жизнь Арсеньева», книга рассказов «Темные аллеи». Магнетически-эротичными бунинские тексты делает не обилие «пряных» описаний, а сосредоточенность на теме и ее рассредоточенность по всей книге. Воспринимая «Темные аллеи» как единственное свидетельство об исчезнувшем мире, можно было бы сказать: ничего другого для героев в этом мире не существует; или: все остальное здесь совершенно не важно [8].

Кажется, все эти трактиры, усадьбы, постоялые дворы, гостиничные номера, купе поездов и каюты пароходов существуют лишь для того, чтобы с помутившейся головой пережить солнечный удар и потом всю жизнь об этом вспоминать. В событие встречи втягиваются, приобретая поэтический смысл, бытовые детали (те же битки и запах кухни). В «Чистом понедельнике» религия, искусство, весь с необычайной щедростью изображенный московский культурный быт    (лекция    Андрея    Белого,    концерт   Шаляпина,    капустник Художественного театра, поездка в Новодевичий монастырь и прогулка по Кремлю) оказываются лишь фоном для эксцентрического поступка героини - внезапного разрыва неопределенно-любовных отношений и ухода в монастырь («И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь») [9].

То же – в «Генрихе», где декорацией очередной любовной истории становится вся Европа. Москва, Варшава, Вена, Монте-Карло, Венеция цветными картинками мелькают за окном вагона, в то время как герой живет совсем другим. «Он тупо одевался к обеду, думая все одно и то же.

– Если бы сейчас вдруг постучали в дверь, и она вдруг вошла, спеша, волнуясь, на ходу объясняя, почему она не телеграфировала, почему не приехала вчера, я бы, кажется, умер от счастья! Я сказал бы ей, что никогда в жизни, никого на свете так не любил, как ее, что Бог многое мне простит за такую любовь, простит даже Надю, – возьми меня всего, всего, Генрих!» Пресловутая бунинская «описательность» в структуре «Темных аллей» приобретает особый – философский – характер. Ее смысл, сопоставив Бунина с его соперниками-современниками, кажется, лучше всего объяснил                  Вл. Ходасевич: «Предмет    бунинского    наблюдения    и    изучения  не психологическая, а иррациональная сторона любви, та ее непостижимая сущность (или та непостижимая часть ее сущности), которая настигает, как наваждение, налетает Бог весть откуда и несет героев навстречу судьбе, так что обычная их психология распадается и становится похожа на «обессмысленные щепки» или на обломки, крутящиеся в смерче. Не внешние, но внутренние события этих рассказов иррациональны, и характерно для Бунина, что такие иррациональные события всегда им показаны в реалистической обстановке и в реалистических тонах. Быть может, именно на этом контрасте тут у Бунина все и построено, из этого контраста все у него и возникает. Если в этом пункте сравнить Бунина с символистами, то заметим, что у последних мир, окружающий героев, всегда определяется отчасти их собственными переживаниями, отчасти же (и еще более) – тем, как автор переживает переживания своих героев. Поэтому вся обстановка повествования, весь «пейзаж» (в широком смысле слова) у символистов подчинен фабуле. Он у них, так сказать, «пристилизован» к событиям. Обратное – у Бунина. У него события подчинены пейзажу. У символистов человек собою определяет мир и пересоздает его, у Бунина мир, данный и неизменный, властвует над человеком. Поэтому бунинские герои так мало стремятся сами себе дать отчет, каков смысл с ними происходящего. Они по природе не философичны и не религиозны в глубоком смысле этого слова. Можно даже сказать, что они и не демоничны. Всякое знание о происходящем принадлежит не им, а самому миру, в который они заброшены и который играет ими через свои непостижимые для них законы».

Еще в одной, последней, жанровой разновидности сборника описанный Ходасевичем контраст иррациональных событий и самой реалистической обстановки, конфликт «фабулы» и «пейзажа» становится сюжетообразующим [10].