Культура и человек в творчестве Ф.М.Достоевского

    Здесь острота анализа достигает крайних  размеров, доходит до жестокости, до мучительства. Все это как бы только основа, на которой возвышается самая  трагическая фигура - Иван, этот заступник, истец за всех людей, за все страдания человечества. В его мятежном крике, в его бунте против самого Христа слились все стоны и вопли, исторгавшиеся из уст человеческих. Какой смысл может еще быть в нашей жизни, каким ценностям мы должны поклоняться, раз весь мир во зле и даже Бог не может его оправдать, раз сам Главный Архитектор построил его и продолжает строить каждодневно на слезах уже, во всяком случае, ни в чем неповинного существа - ребенка. И как можно принять такой мир, так ложно, так жестоко построенный, если даже и есть Бог и бессмертие, было и будет Воскресение? Будущая гармония во втором пришествии - уже не позитивистическая, а самая настоящая, подлинное всеобщее счастье и всепрощение, - разве может окупить, оправдать хоть одну слезинку ребенка, затравленного псами или застреленного турками в ту самую секунду, когда он улыбнулся им своей невинной детской улыбкой? Нет, Иван лучше останется за порогом хрустального дворца, со своей неотомщенной обидой, но не допустит, чтобы мать замученного дитяти обнималась с его мучителем: за себя, за свои материнские муки она еще может прощать, но не должна, не смеет она прощать за муки своего ребенка. Так Достоевский, приняв однажды в свое сердце "последнего человека", признав за его переживаниями абсолютную самоценность, стал на его сторону против всех: против общества, мира и Бога, пронес его трагедию через все свои произведения, возвел ее на степень мировой, довел до борьбы против самого же себя, против своего же последнего убежища, против Христа. Тут-то и начинается "Легенда о великом инквизиторе" - завершительная идея этого завершительного творения. Вся тысячелетняя история человечества сосредоточивается на этом великом поединке, на этой странной, фантастической встрече 90-летнего старца со вторично пришедшим Спасителем, спустившимся на стогны плачущей Кастилии. И когда старец, в роли обвинителя, говорит Ему, что Он не предвидел будущей истории, был слишком горд в Своих требованиях, переоценил Божеское в человеке, не спас его, что мир уже давно от Него отвернулся, ушел по пути Умного Духа и дойдет по нем до конца, что он, старик-инквизитор, обязан исправлять Его подвиг, стать во главе немощных страдальцев-людей и хотя бы обманом дать им иллюзию того, что было отвергнуто Им во время трех великих искушений - то в этих проникнутых глубокой скорбью речах ясно слышится самоиздевательство, восстание Достоевского против самого себя.  
 
 
 
 

    §2. «Главные русские вопросы» в произведениях Достоевского Ф.М.

    - идея «справедливого»  общество «золотой век» - «Сон смешного человека») – как проблема выбора «Российского пути»

• «тварь дрожащая» или «право имею» (тиран или жертва) – идеальный социотип – поиск совершенного человека («Кроткая»)
• альтернатива (доброе общество + человечный человек)

    Достоевский в своих произведениях широким жестом как будто обнимает Россию и ищет пути, пути от бунта и безверия, раскольничества и карамазовщины.

    Достоевский ищет пути спасения России, в чем, кто  этот спаситель? Князь Христос? Достоевский  делает ставку на Мышкина, но чернь, грязь-все-это  приводит лишь к безумию «овцы бедной». В романе «Идиот» Достоевский предлагает несколько концепций, несколько вопросов именно духовного спасения человека, именно русского человека, ведь недаром князь Мышкин, возвращается в Россию и лакею в дворницкой говорит: «Я про наши (суды) много хорошего слышал. Вот опять у нас смертной казни нет». И в этом разговоре в лакейской вся духовность князя, отрицающего убийство по приговору, и тут опять голос самого Достоевского когда –то приговоренного к смертной казни, «не убий», повторяет князь Христос. Гуманизм, сострадание, жалость- вот спасение. В своем разговоре с Рогожиным Мышкин говорит: «Я ее (Настасью Филипповну) не любовью люблю, а жалостью»⁷⁹. Именно поэтому так ненавистен и так любим Мышкин всеми героями романа. Выше перечисленные качества гуманизм, жалость, сострадание – все это одно из составляющих православной религии: «Сущность христианства- раскаяние. Религиозное чувство не подходит под аскетизм»⁸⁰.

    Противоположно  Мышкину понятие «карамазовщина». Что такое карамазовщина, вот вопрос, который возникает при чтении романа Достоевского «Братья Карамазовы», что воплощено в этих злых, юродивых и несчастных образах? В статье М.Горького « о карамазовщине» дается следующее определение главе Карамазовского семейства Федору Ивановичу: « это несомненно русская душа, бесформенная и пестрая, одновременно трусливая и дерзкая, а прежде всего болезненно злая: душа Ивана Грозного, Салтычихи, помещика, который травил детей собаками, мужика, избивающего насмерть беременную жену, душа того мещанина, который изнасиловал свою невесту и тут же отдал насиловать ее толпе хулиганов»⁸¹. В этом своем определении Горький беспощаден, но что поражает, он ведь говорит, что это русская душа, то есть это русский человек, беспощадный и злой, а как же нравственность, как же высокие идеалы князя Мышкина, да, того же Алексея Карамазова, такое ощущение, что Горький их просто не замечает. Горький замечает, что это искаженная душа, которой необходимо еще будет найти стержень и кристаллизоваться в нечто иное, а пока, Достоевский сам своим больным воображением, по мнению Горького, пишет это темную странную душу. И вот уже эта карамазовщина, впрочем, как и каратаевщина начинают развивать культуру, пусть еще пока медленно, культуру России.

    Возможно  ли «заставить» людей быть счастливыми, решив за них – что нужно и что не нужно им для счастья? Об этом Достоевский размышляет в философии интродукции к знаменитому роману – «Великий инквизитор».

      «Легенда о Великом Инквизиторе»  Ф. М. Достоевского составляет  одну из основ русской духовной и философской культуры; она продолжает развиваться в творчестве последующих мыслителей. Формальным поводом для подобного соучастия и сотворчества является тот факт, что Достоевский не успел завершить роман «Братья Карамазовы». Не раскрыта самая главная тайна романа: за каким своим героем Достоевский хотел оставить право последнего, окончательного слова: за Инквизитором или Зосимой, за Алешей или Иваном? Не колебался ли он, подобно Ивану Карамазову, который хотел закончить свою поэму так: «Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ», - но вот закончил ли? Анализ миросозерцания Достоевского способен разрешить сомнения и удовлетворить совсем не праздное любопытство читателя. Философы разных поколений с готовностью дают вовлечь себя в центростремительное движение мысли «Легенды» (по выражению Бердяева). Достоевский не затрагивает проблемы абстрактные или второстепенные, а только те, от решения которых зависит судьба личности и человечества. У Достоевского вообще нет абстракций, и в этом смысле его философия является весьма своеобразной, если не уникальной. Достоевский был погружен в свою эпоху, о чем говорит создававшееся параллельно с романом «Братья Карамазовы» публицистическое произведение «Дневник писателя», соединившее в себе свидетельство об эпохе с философской эстетикой. «Легенда о Великом Инквизиторе», подведшая черту под «нигилистическим периодом» русской литературы, несет на себе отпечаток чрезвычайного умственного волнения той эпохи. По воспоминаниям Н.Н. Страхова, «все вопросы поднимались с самого корня, решались, перевершались и опять поднимались. Знакомые, не видевшие друг друга год или два, встречались между собой с горячими и жадными вопросами: «Ну, что? К чему вы пришли? На чем теперь остановились?». Едва ли повториться в таких размерах эта лихорадка мысли, оторвавшейся от действительности и мечущейся в пространстве». Это время, считает Страхов, отразилось в Достоевском как ни в каком другом мыслителе. Подтверждением тому может быть хотя бы разговор в трактире Ивана и Алеши Карамазовых: «Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют?.. о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? - говорит Иван. - О мировых вопросах, не иначе: есть ли бог, есть ли бессмертие?.. И множество <...> русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время»⁸².

    Здесь читатель имеет право задать себе, по крайней мере, два вопроса: кто  такие эти «русские мальчики»  и что же это за «время», с каких пор начинается его отсчет (т.е. с каких пор русских мальчиков мучают мировые вопросы)?  «Русские мальчики» - это не просто возрастная категория. У Достоевского русскими мальчиками оказываются и юный Алеша, и группа гимназистов младшего класса во главе с Колей Красоткиным, и сам «мыслитель» Иван Карамазов. «Русский мальчик» является определенным не только психологическим, но и философским, и историческим типом. Этому типу есть даже определение: «Суть в стремлении «я» к бесконечно удаленному от «я», к тому, чего «и не увидеть», о чем «и не услышать». Суть - в этом деле; вернее - в этом характерном «безделье».  «Бродит-бродит человек и сочиняет легенды», - читаем у В.В. Розанова. «Пушкинскую речь» Розанов представляет как гимн вечному «русскому мальчику»⁸³: для Достоевского Алеко - «несчастный скиталец в родной земле»⁸⁴, «исторический русский страдалец»⁸⁵.

    Что в русской философии подразумевается  под «Легендой о Великом Инквизиторе»? Глава ли романа «Братья Карамазовы»? Поэма ли русского мальчика Ивана  Карамазова? На наш взгляд, ни то, ни другое. Составитель книги «О Великом инквизиторе: Достоевский и последующие» Ю. Селиверстов заметил в предисловии, никак не объяснив факт ее возникновения, одну любопытную несообразность: в романе произведение Ивана Карамазова именуется «поэмой» (по образцу «Мертвых душ» Гоголя). Слово же «легенда» добавлено В. В. Розановым в его работе «Легенда о Великом инквизиторе. Опыт критического комментария» (1891 г.). Традиционно эту вольность В. В. Розанова объясняют стремлением вычленить это сочинение из ткани романа, обособить его. Ведь «легенда» - это нечто уже ставшее, с налетом древности и печатью вечности. На самом же деле,  «Легенда о Великом Инквизиторе», вошедшая в русскую мысль и ставшая ее душой, - это поэма в контексте всего романа «Братья Карамазовы»⁸⁶.

    Сюжет поэмы, и поставленные в ней проблемы, и даже сам способ их постановки - не оригинальное «изобретение» Достоевского. Сюжетная интрига, положенная Достоевским  в основание поэмы, известна с  давних времен - это так называемый «бродячий сюжет».

    Идейные основания «Легенды» раскрываются в философии образа Ивана Карамазова. С точки зрения архитектуры романа Иван Карамазов - герой эпизодический, с точки зрения идейного содержания - один из главных. Достоевский не описывает  внешность Ивана, весьма схематично и поверхностно набрасывает его биографию и ничего не говорит о его будущем. Кроме того, Иван никак не влияет на развитие действия в романе, так как менее всего Достоевский уделяет внимание его поступкам. Иван как бы даже и не связан напрямую с остальными героями. Ключ к пониманию образа Ивана Карамазова - в его же собственных словах и мыслях о себе: Иван раскрывается в романе через диалогический монолог. То обстоятельство, что Иван создан Достоевским как будто по иным правилам, не случайность или оплошность художника. По выражению С.Н. Булгакова, это признак «внутреннего художественного инстинкта» Достоевского: «Иван - дух; он весь отвлеченная проблема, он не имеет внешности»⁸⁷.

    На  образе Ивана сходятся все смысловые  линии романа, он является его философским центром, а также самой яркой «философской точкой» в творчестве Достоевского. «Мировая душа» Ивана Карамазова способна вместить диалектического героя кантовских антиномий, романтическую личность, типичного «русского мальчика» и еще множество культурно-исторических ипостасей человеческой души. Триптих: Иван Карамазов, черт и Великий Инквизитор. В самой поэме черта нет. Но, тем не менее, между чертом в романе и Великим Инквизитором существует тесная связь. По меткому замечанию Бахтина, «Черт - это Великий инквизитор, разоблаченный от своих поэтических одежд. Он, как и полагается всякому черту, скептик, но страшно приниженный».  «Легенда о Великом Инквизиторе» и кошмар Ивана Карамазова - два фокуса романа. При этом и Инквизитор, и черт в роман входят через Ивана: первый - как плод его рациональной фантазии, второй - помимо его воли, как порождение нездорового разума. Кроме того, по воле автора Инквизитор и черт незримо присутствуют на протяжении всего романа. Это некто третий, он, призрак - прямого указания нет, только полунамеки. Черт оказывается философом. Иван без труда узнает в его философии и смердяковскую, и свою собственную. Черт, как и Смердяков, дразнит Ивана, паясничает, строит из себя шута. Иван так же, как в свое время Смердякова, презрительно называет его «ослом», «лакеем», «дураком» и  «мерзавцем». И все же вынужден признать, что он совсем «не глуп». Смердяков и черт неотделимы от Ивана. Итак, черт (он же Смердяков) «не так глуп», а очень даже умен. Как буквально доказывает в своей работе Голосовкер, черт - это окарикатуренный Антитезис антиномий Канта. Иван Карамазов таким образом - не просто герой романа, но в то же время «диалектический герой кантовских антиномий». Иван Карамазов - «человек-с-идеей» - кроме того, что он отдельная личность, является еще и суммой различных слагаемых: в нем мы узнаем и Великого Инквизитора, и Смердякова, и Лизу Хохлакову, и Ракитина, и черта, и Колю Красоткина. Все эти герои в той или иной степени (частично, искаженно, гипертрофированно и т.д.) являются воплощением Антитезиса Канта, т.е. формулы «Все позволено, раз Бога и бессмертия нет». Голосовкер убежден, что роман «братья Карамазовы» - это ответ Канту и его «Критике чистого разума». У мыслителя не вызывает сомнения тот факт, что Достоевский не только хорошо был знаком с «Критикой» Канта, но и сделал его Антитезис  «символом всего того, против чего боролся - и в себе самом, и с противниками».

    Победа  над Антитезисом невозможна без  Тезиса. Тезис стоит на бессмертии, свободе и Боге, Антитезис - на естественной необходимости, пустоте, бесконечности  и уничтожении. Однако практически  все герои, имеющие человеческую природу, носят в себе как Тезис, так и Антитезис. Наиболее наглядно мы видим это в Иване Карамазове; ведь не случайно он не просто выражает тезис, но мучается им. Как будет мучаться им всякий, кто имеет не просто «обыкновенный рассудок». Иван обнаруживает свое кантианство в разговоре с Алешей: не как олицетворенный Антитезис Иван заявляет, что в силу своего земного, эвклидовского ума решать вопросы «не от мира сего», т.е. о Боге и бессмертии, он не может. «Итак, - пишет Голосовкер, - Иван Федорович в точности повторил Канта, лексиконом Достоевского, о непознаваемости и непонимании для рассудка умопостигаемого мира, т.е. космологических идей Тезиса, став в данном случае вместе с Кантом на опасную позицию теоретического агностицизма, как бы этого сам Кант ни отрицал». ⁸⁸