Культура и человек в творчестве Ф.М.Достоевского

    Одна  из главных претензий, представленных П. Флоренским к закону тождества, заключается  в том, что этот закон, по его  мнению, утверждает самотождественность "Я" и, следовательно, самодостаточность "Я". А это, в свою очередь, считает православный богослов, порождает эгоизм и атеизм. П. Флоренский делает вывод, что отказ от эгоизма и атеизма предполагает отказ от закона тождества. Осуществить этот отказ, значит принять иную, более высокую логику отношения к действительности - "логику" вручения своей судьбы в руки Бога.  «Трояким подвигом веры, надежды и любви, - пишет он, - преодолевается конечность  закона тождества. Я перестаю быть "Я", моя мысль перестает быть моей мыслью, непостижимым актом, отказываясь  от  самоутверждения «Я»= «Я»... Как раньше греховная самосуть ставила себя на место Бога, так теперь с помощью божией я ставлю на место себя  Бога"²⁷.

    Заметную  роль в обосновании методологии религиозного  антиинтеллектуализма православными богословами С. Булгаковым и П. Флоренским играет принцип антиномизма. С помощью этого принципа они пытаются оправдать, сделать состоятельным неприемлемое, с  точки  зрения  здравого  человеческого  рассудка,  содержание  христианского вероучения и, прежде всего, догмат о Божественной Троице. П. Флоренский объявляет этот догмат исходным принципом всей  христианской философии. Именно благодаря этому догмату христианство дало видение мира, новый масштаб оценки всего бытия, в том числе и норм человеческого мышления. Догмат о триединстве Бога, согласно Флоренскому; отменяет головной закон логики - закон  тождества и утверждает противоречие в качестве главного принципа мышления. Бог единый в трех лицах, по его убеждению, это воплощенное противоречие. Единосущность лиц Божественной Троицы указывает как на реальное их единство, так и на менее реальное их различие²⁸.

    С точки зрения политических кружков  нас будет интересовать кружок Петрашевского, участником которого был Ф.М. Достоевский. 1847 год в России отличался относительно радикальной духовной жизнью по сравнению с предыдущими годами. Стал выходить обновленный «Современник», в котором были опубликованы программные статьи Белинского, роман А.И. Герцена «Кто виноват?», политико-экономические статьи Милютина В.А. В июле 1847 года Белинский отправил Гоголю свое знаменитое письмо, которое в многочисленных копиях стало известно вскоре всем мыслящим людям России. В письме выдвигались не утопические, а самые насущные жизненные требования, прежде всего- необходимость отмены крепостного права.

    В 1847 году Герцен уезжает за границу, 1848 года – смерть Белинского, эти  события ослабили прогрессивный  лагерь русской интеллигенции, но зато именно в эти годы усиливалась  деятельность кружка Петрашевского.

    Петрашевцы  подошли сначала к идеям западных утопических социалистов менее  критически, чем Белинский и Герцен, хотя общественно-политическое своеобразие  русской жизни не могло не придать  их взглядам- даже на первых этапах- более  радикальных оттенков по сравнению с их западными предшественниками.

    Между тем Петрашевский, видимо был убежден  в полной формальной законности своих  «пятниц», иначе он, несомненно, распустил  бы их в наступавшей полосе «мрачного  семилетия». В 1848 году Петрашевский отлитографировал в количестве 200-300 экземпляров брошюру-записку «О способах увеличения ценности дворянских или населенных имений» и намеривался с помощью этого документа возбудить вопрос об улучшении быта крепостных крестьян. Записка содержала перечень весьма скромных мер, которые автор предлагал осуществить в стране. Главный ее смысл-расширение прав купеческого сословия, предоставление купцам возможности приобретать земли и тем самым уравнение сословных прав купцов и дворян. Предлагалось также предоставление крестьянам права за определенную сумму выкупаться на волю.

    «Купеческий»  пафос записки вызвал несогласие и даже протест многих знакомых, получивших записку Петрашевского. Кайданов В.И. писал об отказе проповедовать  идеи записки, так как считал, что предоставление сословию пиявок-кровопийц соответствующих прав лишь ухудшит положение крестьян.

    Между тем для Петрашевского любое  ослабление привилегированного положения  дворянства, расширение прав других сословий было дорогой и перспективой общественно- политической идеей: как социалист он мечтал о полном уравнении сословных прав в будущем. В этом же заключался и подспудный смысл его записки. Петрашевский явно ориентировался в ней на «программу- минимуму», рассчитывая на современное состояние умов петербургского дворянства. В идеале же он мечтал о скорейшей отмене крепостного рабства. Кажется, не было ни одного петрашевца, который не желал бы освобождения крестьян от крепостной зависимости. На этом фоне литографированная записка Петрашевского, приготовленная к дворянским выборам Петербургской губернии 1848 года, выглядела весьма невинным документом совсем не затрагивающим основ крепостного права. Однако, самовольное распространение той записки вызвало тревогу властей, снова обратило на себя внимание Министерства внутренних дел и III отделения, и с марта 1848 года собственно и началась тайная слежка за собраниями по «пятницам», приведшая через год к арестам все основных участников группы.

    Так что же еще обсуждали по «пятницам» у Петрашевского? Посетивший кружок в феврале 1848 года Беклемишев А.П. сообщал: «За несколько времени перед ужином разговор сделался почти общим. Данилевский, я думаю, с полчаса говорил о счастии и несчастии; я из всего понял, что он хотел доказать, что как то, так и другое совершенно относительно, и что поэтому можно с одинаковым правом говорить, что человек счастлив или несчастлив. Чтений никаких не производилось». Центральным событием зимы 1847-1848 г.г. был именно курс лекций Н.Я. Данилевского об учении Фурье. Н.Я.Данилевский был, видимо, последним ярким представителем славянофильского направления русской научно- философской мысли в XIX веке. По этой причине нам хотелось бы для полноты понимания привести  небольшой методологический анализ всей славянофильской концепции, придав ей некий философичный базис. Общим принципом методологии исторических и теоретических построений славянофилов была органическая теория, выведенная из натурфилософских идей Ф. В. И. Шеллинга. Шеллинг развивал понимание мира в качестве целостного живого организма и, разделяя его бытие на органическое и неорганическое, за первое, исходное, принимал живое, более непосредственно выражавшее сущность мирового духа - абсолюта. Всеобщее «жизненное начало» есть сущность мирового организма, состоящего из органов, каждый из которых есть единичный организм, нечто цельное, единое и аналогичное мировому организму. Таким образом, природа в целом и абсолют как её начало и сущность, есть макрокосм, а все организмы различной степени общности - микрокосмы.

    Славянскую  культуру славянофилы объявляли истинной, а западную с самого её начала ложной и утратившей способность к развитию. Но учение ранних славянофилов по преимуществу культурологическое, оно сфокусировано на различии и несовместимости культур (вера как ядро сознания народа и производные от неё философия, искусство, наука, религия).

    Органическая  теория получила распространение и  в «Обществе» М. В. Петрашевского, который  создал целую систему выведения  социализма из философии. Органические тела и их иерархические комплексы  обладают, указывал Петрашевский, определённой организацией, от которой зависит степень их совершенства (природа, человек, общество). В развитии всех организаций чередуются гармонические (промежуточно-зрелые формы) и негармонические (переходные образования) - органические и неорганические эпохи. В органические эпохи общества восходят на новую ступень совершенства и в конечном итоге достигают т.н. нормального состояния, когда устанавливается гармония общественных отношений, уничтожается антагонизм частных интересов и т.п. Это и есть социализм, теория которого есть «одна из составных частей философии природы».

    Именно  в кружке Петрашевского и формировалось  мировоззрение Н. Я. Данилевского, Григорьева, Достоевского, образовавших в 60-е годы неославянофильское идейное течение, получившее название «почвенничество», к которому примкнули Н. Н. Страхов и К. Н. Леонтьев. Сравнительно с ранними славянофилами  почвенники, особенно Данилевский и Леонтьев, обращаются преимущественно к вопросам внешней политики, к определению места России в региональных системах Запада и Востока. В отличие от прочих почвенников, у Данилевского отсутствует идея славянского мессианства, могущая привести к идее исключительности, превосходства нации или изоляционизму.²⁹ Говоря о славянофильстве Данилевского, следует также отличать его и от ранних славянофилов — И.В. Киреевского, А.С. Хомякова, Ю.Ф. Самарина. В основе их мироощущения лежит, по мнению А.И. Герцена, чувство оскорбленной национальной гордости, которое ведет начало с времен «обрития Петром Великим первой бороды».

    Многие  из мотивов раннего славянофильства  воспроизводятся в концепции  Данилевского. Но его философско-историческое мировоззрение в целом более  сухое, «онаученное» и «политизированное» в одной то же время. В нем утверждается идея российской национально-религиозной исключительности, осуждаются европейская направленность просвещения и заимствование европейских общественных форм. В строительстве российской культуры Данилевский, следуя за Достоевским, Аполлоном Григорьевым, призывает опираться на «народную почву». Считая свободу слова, общественного мнения и чувство справедливости как бы уже заложенными в характере русского народа, Данилевский выступает против конституционных гарантий этих свобод, против парламента, политических партий, которые, возможно, и нужны европейцам с их индивидуалистической и конкурентной психологией, но в России совершенно неуместны и могут создать лишь искусственный барьер между властью и народом, обществом и государством. Единство православия, самодержавия и народности служит для него основной формулой российской государственности.

    В книге Н.Я. Данилевского «Россия  и Европа» впервые в широком  объеме были поставлены принципиальные вопросы, составляющие содержание культурологии. Его книга — замечательный  памятник русской общественной мысли XIX века — стоит как бы в стороне от основного русла развития русской философии и социологии. Она представляет собой любопытный «гибрид», сочетающий в себе элементы естественнонаучного, этнографического и философского понимания культуры. В этой работе, не равноценной в отношении качества отдельных глав и страниц, необходимо различать три смысловых слоя, три плана рассмотрения одних и тех же проблем.

    Автор выступает как бы в трех лицах: рассерженный патриот-журналист, стоящий  на страже имперских интересов России, беспристрастный и вдумчивый натуралист-обществовед и религиозный мыслитель. Он занимает, таким образом, три различных позиции. Этим объясняются многочисленные противоречия, натяжки, содержащиеся в книге, бурная полемика вокруг нее. Все это мешает, однако, оценить книгу как очень глубокое и важное произведение, оригинальное по языку в манере мыслить.

      Первый — поверхностный и весьма  тенденциозный слой — идейно-публицистический. Здесь книга предстает как  острый политический памфлет, отвечающий на вопрос: «Почему Европа ненавидит Россию?» Ответ на него дается в духе традиционного славянофильства. Утилитарность, эгоизм и «насильственность» европейского человека противопоставляются соборности, нравственности и бескорыстию русского характера. Между тем, в книге есть другой, более глубокий естественнонаучный слой, являющийся в сущности ее смысловым ядром: теория культурно-исторических типов. Три причины, по словам Данилевского, вызвали ее к жизни: засилье традиционной просветительской концепции прогресса, требующей «однолинейного» построения истории, проникнутой духом «европоцентризма»; ложная трактовка соотношение национального и общечеловеческого, вызванная игнорированием наиболее ценных, рожденных национальным гением продуктов культуры; предрассудки в отношении того, что называют «Востоком» и «Западом», имея при этом в виду только культурные регионы. На самом деле, Россия и Европа, по Данилевскому, — это совершенно самостоятельные культурно-исторические организмы, взаимодействующие по тем же законам, по которым относятся друг к другу отдельные виды растений и животных. И, наконец, на заднем плане его рассуждений вырисовывается, правда, едва лишь намеченный, третий, философско-исторический слой, в котором автор, вступая в противоречие с предыдущими, восстанавливает единство человечества, логическую нить мировой истории, единую религию. Оказывается, что народы каждого культурно-исторического типа работают не только для себя; что результаты их трудов включаются в мировую сокровищницу культуры; что смысл и исходмировых событий обусловлены не только законами естественной эволюции, но и «миродержавным Промыслом». Борьба Европы и России оказывается не межвидовой борьбой за существование, а продолжением общеисторического противоборства между «градом Земным» и «градом Божьим», и победит в ней — Россия, как носительница истинной православной религии и синтезатор всего лучшего, что было создано человечеством.³⁰