Мировоззрение Иосифа Бродского

...Положение,  при котором искусство вообще  и литература в частности являются  в обществе достоянием (прерогативой) меньшинства, представляется мне нездоровым и угрожающим. Я не призываю к замене государства библиотекой —хотя мысль эта неоднократно меня посещала,— но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не на основании их политических программ, на земле было бы меньше горя. Мне думается, что потенциального властителя наших судеб следовало бы спрашивать прежде всего не о том, как он представляет себе курс иностранной политики, а о том, как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому. Хотя бы уже по одному тому, что насущным хлебом литературы является именно человеческое разнообразие и безобразие, она, литература, оказывается надежным противоядием от каких бы то ни было — известных и будущих — попыток тотального, массового подхода к решению проблем человеческого существования. Как система нравственного, по крайней мере, страхования, она куда более эффективна, нежели та иная система верования или философская доктрина.

Потому  что не может быть законов, защищающих нас от самих себя, ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступления против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не преследование авторов, не цензурные ограничения и т. п., не предание книг костру. Существует преступление более тяжкое — пренебрежение книгами, их не — чтение. За преступление это человек расплачивается всей своей жизнью; если же преступление это совершает нация — она платит за это своей историей. Живя в той стране, в которой я живу, я первый был бы готов поверить, что существует некая пропорция между материальным благополучием человека и его литературным невежеством; удерживает от этого меня, однако, история страны, в которой я родился и вырос. Ибо сведенная к причинно-следственному минимуму, к грубой формуле, русская трагедия — это именно трагедия общества, литература в котором оказалась прерогативой меньшинства: знаменитой русской интеллигенции».

 

            Присуждение И. Бродскому Нобелевской премии не явилось неожиданностью. Он, безусловно, по праву стал пятым русским литератором получившим ее.

           С мировым признанием в жизни Иосифа мало что изменилось, разве что стала меньше времени для спокойной работы. Знаменитость постоянно отвлекали вытекающие из ее нынешнего положения ритуально-общественные обязанности. Он хозяйничает по-прежнему в тесной, заваленной книгами нью-йоркской квартире. Хотя эта квартира раз в десять больше того пятиметрового угла, который он себе отгородил, живя в питерских коммунальных полутора комнатах, остается впечатление, что он живет нисколько не просторнее и не богаче, чем в молодости.

 

      

 

В   Швеции

 

            Почти каждое лето с 1988 по 1994 год Иосиф Бродский проводил несколько недель в Швеции, и многие из его произведений - поэтических, прозаических, драматических - были написаны здесь. Так, например, книга о Венеции ("Набережная неисцелимых") была частично написана в Стокгольме, в угловом номере гостиницы "Reisen", с белым трехмачтовиком "af Chapman" ("аф Чапман") перед глазами; отсюда "как только выходишь из отеля, с тобой, выпрыгнув из воды, здоровается семга". Комната в "Рейзен" была обычным, но довольно большим гостиничным номером. Не слишком большим, но на грани того, что выносил Бродский. Тем не менее ему удавалось здесь работать; возможно, давящий излишек площади компенсировался видом на самую дорогую ему стихию- воду, эту форму сконденсированного времени.

            Комнаты - размер комнат и их планировка - постоянно занимали Бродского, поскольку он постоянно нуждался во временном помещении для работы. Каждое летнее полугодие он проводил в Европе, спасаясь от нью-йоркской жары, смертельной для сердечника.

            Несколько раз Бродский подолгу, то есть пока денег хватало - обычно пару недель - жил на борту корабля-гостиницы "Malardrottningen" ("Мэлардроттнинген").

Два лета подряд он жил в двух разных квартирах на площади Kariaplan (Карлаплан) в Стокгольме.

            Одно лето он провел на даче у северного берега озера Vattem (Веттерн); но чаще всего он бывал в Стокгольме и в стокгольмских шхерах: та же природа, те же волны и те же облака, посетившие перед тем его родные края, или наоборот; такая же - хотя более сладкая - селедка и такие же сосудорасширяющие - хотя и более горькие - капли. На даче на острове Того (Торе), с головокружительным видом на острый как лезвие горизонт, в августе 1989 года было написано стихотворение "Доклад для симпозиума" с его эстетически географическим кредо:

            Но, отделившись от тела, глаз

   скорей всего предпочтет поселиться где-нибудь

   в Италии, Голландии или в Швеции.

 

Признание поэта

      

  С середины 1980-х годов творчество Бродского становится предметом увлекательного изучения: выходят работы о его поэтике. Т. Венцлова приходит к выводу, что речь у Бродского есть способ преодоления ущербности и расчлененности мира, размыкания пространства «вверх»: «это подлинное пересечение границы, выход из абсурда падшего мира, вступление в осмысленное время»; он выделяет как «основные составляющие миро-текста» Бродского «время, город, пустоту» и делает предположение, что магистральной темой поэта является «бытие и /или/ ничто». В эти же годы Бродский собирает обильный урожай многочисленных премий, но, в первую очередь, как англоязычный автор. Он удостаивается звания «Поэт-лауреат США» 1991-1992.

        В 1991 году на литературном фестивале в Hey-on-Wye Бродский не только читал стихи, но и вел конкурс-семинар для молодых поэтов. В том же году он получил почетную степень доктора в Оксфордском университете, открыл Международную конференцию, посвященную Мандельштаму, в Лондонском университете и читал вместе с Шеймусом Хини стихи Мандельштама в Queen Elizabeth Hall.

         В январе 1991 года в Ленинграде был организован первый симпозиум по творчеству Бродского.

          Флоренция удостоила Бродского "Золотым Флорином", своей самой престижной литературной премией, которой он дорожил не меньше, чем Нобелевской.

Отношение к Украине

        В 1991году Бродский написал стихотворение «На независимость Украины». Оно было публично прочитано в 1994 году и вызвало бурную реакцию среди украинских интеллектуалов.

      Дорогой Карл XII,  
      сражение под Полтавой,  
      слава Богу, проиграно.  
      Как говорил картавый,  
      время покажет "кузькину мать",  
      руины,  
      кость посмертной радости  
      с привкусом Украины.  
      То не зелено-квитный,  
      траченый изотопом,  
      жовто-блакытный реет  
      над Конотопом,  
      скроенный из холста,  
      знать, припасла Канада.  
      Даром что без креста,  
      но хохлам не надо.  
      Гой ты, рушник, карбованец,  
      семечки в полной жмене!  
      Не нам, кацапам,  
      их обвинять в измене.  
      Сами под образами  
      семьдесят лет в Рязани  
      с залитыми глазами  
      жили, как при Тарзане.  
      Скажем им, звонкой матерью  
      паузы метя строго:  
      скатертью вам, хохлы,  
      и рушником дорога!  
      Ступайте от нас в жупане,  
      не говоря - в мундире,  
      по адресу на три буквы,  
      на стороны все четыре.  
      Пусть теперь в мазанке  
      хором гансы  
      с ляхами ставят вас  
      на четыре кости,  
      поганцы.  
      Как в петлю лезть - так сообща,  
      суп выбирая в чаше,  
      а курицу из борща  
      грызть в одиночку слаще.  
      Прощевайте, хохлы,  
      пожили вместе - хватит!  
      Плюнуть, что ли, в Днипро,  
      может, он вспять покатит,  
      брезгуя гордо нами,  
      как оскомой битком набитый,  
      отторгнутыми углами  
      и вековой обидой.  
      Не поминайте лихом.  
      Вашего хлеба, неба,  
      нам, подавись вы жмыхом  
      и колобом, не треба.  
      Нечего портить кровь,  
      рвать на груди одежду.  
      Кончилась, знать, любовь,  
      коль и была промежду.  
      Что ковыряться зря  
      в рваных корнях глаголом?  
      Вас родила земля,  
      грунт, чернозем с подзолом.  
      Полно качать права,  
      шить нам одно, другое.  
      Эта земля не дает,  
      вам, холуям, покоя.  
      Ой да Левада-степь,  
      краля, баштан, вареник!  
      Больше, поди, теряли больше людей, чем денег.  
      Как-нибудь перебьемся.  
      А что до слезы из глаза нет на нее указа,  
      ждать до другого раза.  
      С богом, орлы, казаки,  
      гетманы, вертухаи.  
      Только когда придет  
      и вам помирать, бугаи,  
      будете вы хрипеть,  
      царапая край матраса,  
      строчки из Александра,  
      а не брехню Тараса.  
          К кому обращается поэт? Бесспорно, к  власти и  ее носителям, носителям упадка и   раздора. Ориентиром   современности, светом   во    тьме,  призывом   к    жизни.   Единство   и  противоположность «строк Александра» приравнивается к Логосу, а «брехня Тараса» — действенному, воинствующему творческому Слову поэта-пророк Это и является двойным завещанием Иосифа Бродского.

В этот период обостряются чувства, связанные  с воспоминаниями молодости. А что же мог вспомнить Иосиф Бродский об Украине? Оказывается в его биографии есть эпизоды, связанные с участием в съемках художественного фильма.

Оказалось, в 1971 году Бродский снялся в роли секретаря  Одесского горкома КПСС Наума  Гуревича в художественном фильме режиссера Вадима Лысенко «Поезд в далекий август».

Фильм рассказывал об обороне Одессы во время Второй мировой войны. Бродский согласился сыграть роль партийного работника, так  как не мог напечатать в СССР свои стихи и  очень нуждался в  деньгах. Кроме  того, секретарь горкома в фильме не походил на обычный советский идеологический типаж. Когда  все уже  отсняли – и  хроникальные кадры прибытия героев обороны в город, и  их встречи с одесситами тридцать лет спустя, и  заседание штаба обороны с участием Бродского и Армена Джигарханяна, воссоздавшего образ   разведчика, – как  вдруг раздался звонок из  Киева: срочно прибыть с  отснятыми материалами в   Госкино! Разговор там  был предельно кратким, категоричным и ясным: переснять все кадры, где присутствует Бродский. Когда попросили объяснить, нам указали на   "несоответствие между  важными   политическими   задачами   фильма и  неблагонадежностью неизвестного поэта..." По их мнению, два еврея (Бродский и Гуревич) в  одном фильме противоречили задачам советского искусства. Режиссеру приказали взять на  роль Гуревича другого актера. Но   режиссер   Вадим  Лысенко переснял с участием другого актера только крупный план.  На  среднем и  мелком плане  остался   Бродский, однако, его фамилию пришлось выбросить из титров.

    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Последние годы жизни

 

         В начале 1990-х годов Бродский перенес вторую операцию на сердце, предстояла третья. Однако он продолжал преподавать, писал стихи и прозу («Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна»). Последние годы его недолгой жизни отмечены взлетом интенсивности творчества. Сборники сочинений Бродского начинают выходит в России: первые из них — «Назидание» (1990), «Осенний крик ястреба» (1990), «Стихотворения» (1990). Вслед за все растущей популярностью растет осознание значения, влияние поэтики Бродского. Он привнес в русскую поэзию выразительные качества английской, классической латинской поэзии. В художественной критике, анализе изящной словесности Бродский интересен как исследователь поэтики, психологии, эстетики творчества (работы о Цветаевой, Платонове, Мандельштаме, Одене, Фросте, Ахматовой, Кавафисе, Монтале и других). Наряду с лирикой, «путевыми заметками», античной, библейской тематикой, элегиями, «диалогами» с великими литераторами прошлого и настоящего, склонностью к философичности, иронии и сарказму, для Бродского, по наблюдениям исследователей, сквозными являются проблемы «Время», «Язык», «Смерть». Последние произведения преисполнены горестными настроениями поэта-стоика об «итогах» бытия. Творчество предстает как главная цель мироздания, преодоление немоты, безмолвия и пустоты. Поэзия как высшее выражение языка есть противостояние «ничто». По воле Бродского, его последнюю поэтическую книгу «Пейзаж с наводнением» завершает стихотворение со строками: «Меня обвиняли во всем, окромя погоды... Общего, может, небытия броня / ценит попытки ее превращения в сито / и за отверствие поблагодарит меня».

         Поэт скоропостижно скончался в Нью-Йорке 26 января 1996года.

       Смерть Бродского, несмотря на то, что было известно о его ухудшающемся состоянии здоровья, потрясла людей по обе стороны океана. Отпевание Иосифа Бродского происходило в нью-йоркской церкви Благодати 1 февраля. Читали стихи. Готовился Михаил Барышников, но он, выступавший на прославленных сценах перед многотысячными аудиториями, оказался слишком взволнован и попросил выйти к кафедре другого близкого друга поэта - Льва Лосева. Тот выбрал "Сретенье". Ни Барышников,

ни  Лосев, люди не церковные, не знали, что 1 февраля - канун Сретения.

 

           Он шел умирать. И не в уличный гул

он, дверь отворивши руками, шагнул,

но  в глухонемые владения  смерти.

   Он шел по пространству, лишенному тверди,

 

           он слышал, что время утратило звук.

И образ  младенца с сияньем вокруг

пушистого темени смертной тропою

душа  Симеона несла пред собою,

 

           как некий светильник, в ту черную тьму,

в которой  дотоле еще никому

дорогу себе озарять не случалось.

   Светильник светил, и тропа расширялась.

 

         На высокую церковную кафедру взбирались, чтобы прочесть английские переводы Бродского, Нобелевские лауреаты - Чеслав Милош, Дерек Уолкотт, Шеймас Хини.

По-русски Бродского читали старые друзья - Евгений Рейн, Владимир Уфлянд, Анатолий Найман, Томас Венцлова, Виктор Голышев, Яков Гордин.

После стихов и музыки зажгли розданные  студентами Бродского свечи. Их огонь разогнал мрак, но не холод огромного кафедрального собора. Вопреки календарю, в Нью-Йорке было так же холодно, как и за сорок дней до этого. В этом по-зимнему строгом воздухе раздался записанный на пленку голос Бродского:

 

Меня  упрекали во всем, окромя погоды,

и сам  я грозил себе часто суровой мздой.

Но  скоро, как говорят, я сниму погоны

и стану  просто одной звездой.

<...>

           И если за скорость света не ждешь спасибо,

то  общего, может, небытия броня

ценит попытки ее превращенья в сито

и за отверстие поблагодарит меня.

         

          Не сердце, а голос последним покидал тело поэта. После стихов в соборе осталась рифмующаяся с ними тишина.

           Полтора года местом временного пристанища было кладбище при церкви Святой Троицы в Манхэттене. Там красиво. Все -- из светло-серого камня готических очертаний. С крутого берега Гудзона виден через реку соседний штат Нью-Джерси, мост Джорджа Вашингтона, возле которого Пресвитерианская больница. В ней Бродский отходил после всех своих инфарктов. Кроме последнего. Саркофаг в стенной нише был закрыт плитой, на которой в первые дни еще не было надписи, и место опознавалось по придавленным плитой красным розам, как бы для рифмы законсервированным от мороза.