Поэзия и её новые имена

Коновалов Евгений

 

Поэзия и её новые имена

 

До тридцати – поэтом быть почётно,

И срам кромешный – после тридцати.

А. Межиров

 

 

В 2011 году в Москве попечением «Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ» вышла литературная антология «Новые имена в поэзии». Эта книга – составная часть многолетней программы «Молодые писатели», которая включает в себя организацию ежегодных «Форумов молодых писателей России и стран зарубежья», встреч с известными литераторами и общественными деятелями, организацию мастер-классов и выпуск сопутствующей печатной продукции. Нужно признать, что вершина этого айсберга, всероссийские форумы молодых писателей в Липках, стали заметным явлением в современной литературе, особенно в более-менее молодой её составляющей. Участники десятого такого форума, как заявлено в аннотации, и представлены на страницах сборника «Новые имена в поэзии».

Средний возраст авторов антологии на момент её выхода решительно перевалил за тридцать лет. Большинство из представленных стихотворцев уже пережило Новалиса, Шелли, Китса, Лермонтова и Есенина, а некоторые уже подбираются и к посмертному возрасту Байрона, Пушкина или Рембо. Насколько же новы их имена? Не припозднился ли их дебют – к тем годам, когда, если верить Александру Межирову, поэтом быть всё менее почётно и всё более стыдно? Или же, наоборот, о каждом из авторов сборника можно сказать, что он «в полноте понятья своего» и, действительно, «дорогу жизни прошёл наполовину»? И тогда название сборника – не более чем обманка, рекламный трюк?

Читать подобные антологии можно по-разному. Например, начать со сведений об авторах. Эти несколько страниц обычно дают ясное понятие даже не о регалиях, но о принципах отбора и стиле антологии лучше любого предисловия. Итак, «молодая была уже не молода». Большинство авторов печатаются в известных толстых журналах, члены, участники, дипломанты, а некоторые даже лауреаты и стипендиаты. Авторы одной или нескольких поэтических книг. В общем, активная литературная позиция поколения next. Так что «новыми именами» большинство из участников сборника назвать сложно.

Действительно, если к 23-м представленным авторам добавить ещё примерно с десяток имён, кого-то пока исключить (в том числе, возможно, и автора настоящих строк), то получится почти полный список наиболее заметных молодых стихотворцев на рубеже 2000-х и 2010-х годов. Наиболее заметных или наиболее талантливых? Вот он, старинный литературный вопрос, живущий на шаткой и опасной почве субъективных предпочтений, всячески замаскированных. Хоть несколько попытаемся его разрешить. С тем и перейдём от общего к частному, предваряя разговор о каждом авторе характерным его стихотворением.

 

* * *

 

Если уж тонуть, то там, где глубже,

чтобы точно-точно не нашли.

Если подниматься – там, где кружит

ветер на просторе корабли.

Если уплывать – туда, где хуже,

чтобы по тебе скучать вдали.

 

Ищет взгляд опору, упираясь

в строгую, но трепетную гладь.

"Не забудь меня..." – "Я  постараюсь".

Где же слёзы? Нету их. Опять.

А к себе чернеющая зависть

будет возвращенье обещать.

 

Станет речь убогой и корявой,

если молвить слово в этот миг.

Спор о том, кто левый, а кто правый, –

нагнетанье лишнее интриг.

А рассвет, сереющий над Влтавой,

не опишешь в доброй сотне книг.

 

Григорий Аросев в своих стихах любит рассуждать, а где-то даже и поучать. Так уже в первом стихотворении подборки читатель узнаёт, что «Спор о том, кто левый, а кто правый, – / нагнетанье лишнее интриг». Оставим на совести автора и глубину этой мысли и довольно тяжкую инверсию. Дальше больше, судите сами. «Ждать неизвестно чего можно очень долго»; «Жизнь – это значит себя упрятать в коробку»; «Если душа погасла, найди, где спички»; «Жить, а не ждать, это правильно, хоть и страшно»; «Действия очень важны, но не в частном, а в общем»; «Где страсть, там хомут»; «Взгляд может делать счастливым» и так далее и тому подобное. То ли «Максимы» Ларошфуко, то ли краткий курс выживания для бойскаутов.

В этих старческих стихах с несомненным влиянием Бродского всё удивительно серьёзно, нет ни грана иронии, не говоря уж о спасительной в таких случаях прививке самоиронии. Из-за этого многие сентенции близки к самопародии, которую едва ли предполагает столь вдумчивый автор. Например, в довольно обстоятельном стихотворении «Правило трёх единств», состоящем из тридцати с лишком строк поистине монументального пятистопного дактиля, читаем: «Место едино, но взглядом его не охватишь, / вот нам и мнится, что там – это вовсе не тут». Что это? Сказано всерьёз – или, мнится, автор так шутит? Но если это шутка, то она с головой тонет в важных тогах дальнейших глубокомысленных тезисов.

Автор меж тем сравнительно молод, на момент выход книги ему, хочется сказать стукнуло, 32 года. Автор пишет не только стихи, но и прозу, – и это чувствуется. Поэтических тропов здесь катастрофически не хватает, поэтому при чтении этих бесчувственных строк не покидает то ощущение, что стихами эти тексты названы исключительно по формальным признакам. Убери из них рифму с размером – и они тут же превратятся в прозаические нравоучения. Особенно это касается таких вещей как «Утро без солнца», «У моря погоды» и уже упомянутое «Правило трёх единств». Другие стихотворения лаконичнее, а потому удачнее. По крайней мере, они не представляют собой случайной вереницы скучных тезисов о жизни и судьбе. Но и им не хватает цельности и оригинальности. Впрочем, есть удачные строки и целое заключительное четверостишие одного из стихотворений: «Я тут же кинусь, юркнув сквозь прореху, / искать тебя – хотя бы стук колёс, / хотя бы отраженье, отзвук, эхо, / след на дороге, запах от волос». Не оттого ли этим строчкам веришь, что здесь нет холодных и абстрактных сентенций, зато горячо от подспудного, неназванного, а потому еще более достоверного чувства, переданного через «земные приметы».

 

дредноуты

 

в баре «Дредноут» ночью мне снится свинцовый дым

кошмар на улице Генделя становится вдруг родным

пену морскую с кружек ветер уносит вдаль

а черным дырам колонок вообще никого не жаль

 

за стойкой меняют пластинку так долго ищут ее

будто меняют родину ну на крайняк белье

в меню полыхает надпись – одевайся и уходи

все правильно ставят группу по имени «Бигуди»

 

я вслушиваюсь как реки прочь от себя бегут

злодей вытирает лезвие о майку Johnny Be Good

любовь моя говорит во сне за ледяной стеной

и море шумит в заблеванной раковине жестяной

 

на деле же все не так и в этот сплошной отстой

с безалкогольной музыкой приправленной кислотой

приходит местное время с улыбкой но без лица

и разводит на жалость голосом Гришковца

 

вот мы сидим гадаем сколько нам ждать зари

если уже бледнеют ржавые фонари

на какие еще глубины опустится не дыша

наша с тобой бессмертная силиконовая душа

 

разве что просигналит в память о прежних днях

тонущий супермаркет весь в бортовых огнях

и проплывут над нами спутавшиеся уже

чьи-то тела из пластика или папье-маше

 

только бы взять тебя когда подойдет волна

на руки словно куклу выпавшую из окна

чтоб уловить в подъезде обнимаясь с тобой

искусственное дыхание ровное как прибой

 

Игорь Белов, пожалуй, наиболее известный и титулованный автор сборника. Стихи его эффектны, версификационно виртуозны (иногда даже слишком виртуозны) и чрезвычайно метафоричны. Несомненно, автору ближе знамёна имажинизма, нежели какие-либо другие. Образ царит в этих стихах, занимая иногда сразу по нескольку строк, а иногда и переливаясь в другую строфу. Так хорошему вину тесно в кувшине и музыке – на виниловой пластинке. Вообще, как и алкогольной продукции, музыки здесь много, преимущественно джазовой. Иногда самый строй стихотворения напоминает джазовую гармонию. Ямбы с хореями ей не к лицу, а потому около половины стихотворений написаны акцентным стихом, более приличествующим богатой образной палитре автора.

Есть здесь и опасности. Внешняя эффектность и версификационная оснащенность плохо стыкуются с «неслыханной простотой». Разно-образие неизбежно порождает необходимость пресловутой со-образности. Так ли взаимосвязаны все образы каждого отдельного стихотворения Игоря Белова? Не слишком ли щедрой рукой автор их сеет? Нельзя ли заменить один на другой или добавить третий, чтобы вещь не пострадала? Порой кажется, что так сделать можно. Порой кажется, что ходы автора однообразны. Не в последнюю очередь из-за того, что некоторым стихам не хватает цельности и последовательного внутреннего развития, – то есть того, что как раз и оправдывает перечень и порядок метафор с прочими сравнениями. Показательно здесь стихотворение «Дредноуты», одно из самых эффектных в подборке. Так ли внутренне оправданы здесь «группа по имени «Бигуди» или «голос Гришковца»? Неужели без них стихотворение будет непоправимо испорчено? Или другой запрещённый приём – а не переставить ли тут строфы местами. Вещь почти не сопротивляется этому.

Отдельно нужно сказать о концовках – они особенно хорошо удаются автору. Поистине, этот поэт знает, где и как поставить точку, а это, вообще, редкое качества у молодых авторов, которых почти всегда переполняют слова, льющиеся на бумагу неудержимым потоком. Продолжим о достоинствах, их гораздо больше. Стихи Игоря Белова укоренены в современном мире больше, чем на странице книги. Им веришь как факту жизни автора, а не как продукции его текстового редактора. Порой эта поэтика передаёт привет поэтике Бориса Рыжего, но с определённой дистанции, без панибратства. Хочется отметить, что излишней близости тут нет и с шансонно-бандитскими интонациями, в которые легко впасть от интенсивного общения с окружающей реальностью, что, видимо, практикует автор. Революционность дремлет в этих стихах, иногда просыпается («Моё чёрное знамя»), но пока, слава богу, не проснулась. Думается, не дело поэта «брать вокзалы» или «рвать глотку системе». В своё время желающие и без того найдутся, и матрос Железняк сделает это лучше поэта Белова. Поиск масштаба для лирического высказывания, вероятно, лучше осуществлять в других направлениях. Впрочем, автору виднее. Со своей же стороны хочется надеяться, что уютная атмосфера калининградских баров, пролетарский пафос и почивание на лаврах не замедлят развития этого, без сомнения, талантливого и уже состоявшегося поэта.

 

* * *

 

Да кем тебе было назначено –

Влюбиться нельзя умереть –

Глазами такими прозрачными

На женщин телесных смотреть?  

 

Взгляну, и замру без движения,

Как буквица красной строки,

Не видя свое отражение,

А только излучье реки,  

 

Где еле, и то в навигацию,

Пройдешь, не задев берега;

Мальчишку на ветке акации

С гудком из пустого стручка;  

 

Собак в отцветающем доннике, –

Я все и не помню уже –

Как в кино- и видеохронике,

Запоротой при монтаже.  

 

Ты знал, что уж если пора, чего

У вечности мелочь просить?

И детство свое не сворачивал,

А младшим оставил носить.  

 

За эту ли связь поколенную,

За то ли, что сердце мое

Когда-то вмещало Вселенную,

А ты вытесняешь ее,  

 

Нас вышлют в почтовом конверте, и

Сожмут до формата avi.

Но мне ли бояться посмертия,

Тебе ли бояться любви?

 

Инна Домрачева на обратной стороне обложки почему-то названа Ириной. Составителю и корректору трудно было подложить большую свинью автору, и в уважающей себя антологии такое просто недопустимо. Стихи Инны выдержаны в строфической силлабо-тонической манере и просто выдержанны. Жестки, энергичны, где-то даже брутальны. Предполагаемому адресату этих лирических строк не позавидуешь, ему светит «не перчатка в губы – в скулу сапог», как представляется, не столько с гендерных даже позиций, сколько с онтологических. Герой не выдерживает предлагаемую ему высоту чувства, не берёт планку, вообще не тянет. В этом, как представляется, заключён важный внутренний конфликт большинства предложенных в подборке произведений.

Впрочем, лирической героине и самой далеко не сладко под маской железной уральской леди. Об этом говорит и, пожалуй, самое удачное стихотворение подборки «Да кем тебе было назначено…». Инъекция мудрой нежности, предпринятая в этой вещи, оборачивается поэтической удачей. Впрочем, хватает и претензий. Кое-где автор не справляется с формой, и она мстит – то неестественным оборотом, то неточным словом, то тавтологией: «суетный правильный слог убог, / Но аккордами я не смог»; «К горизонту на скорую руку, внахлёст / Притачали окраинный лес» (скорее, пришили); «мухолов и лукав и карь» (вместо кареглаз); «замру без движения». Но это частности, окупаемые богатой образностью, иногда сразу же, в следующих строках. Есть момент и серьёзней. Высокий эмоциональный строй женской лирики, вообще, часто соскальзывает в истерику. Эту опасность автор, вероятно, чувствует. Во всяком случае, любопытно, что с предельно эмоциональных восклицаний стихи здесь порой начинаются, но никогда ими не заканчиваются. Имеет ли это отношение к возникновению текста или авторской интонации – вопрос сложный, но, во всяком случае, такой эмоциональный спад нетипичен и придаёт стихам то самое «лица необщее выражение». В других вещах подборки, наоборот, целиком выдержана холодноватая интонация, не оттого ли они запоминаются хуже.

Чувствуется здесь и культурный бэкграунд автора, нечастый по нынешним временам у молодой и не слишком начитанной поэтической братии. С другой стороны, искушающая филологичность не выглядит здесь чрезмерной. Порой античные реалии сочетаются с ультрасовременными, как в стихотворении «Сердцу рёбра к восемнадцати малы…». Хотя лирическое начало во всех вещах превалирует, автора меньше всего хочется назвать поэтессой, материя стиха активно сопротивляется этому. «Ум с сердцем не в ладу» – не в этом ли важная причина притягательности поэзии, в целом, порождённой на стыке этих двух человеческих дефиниций? Если это так и если мера конфликта определяет качество поэзии, то стихи Инны Домрачевой достойны найти своего благодарного читателя.

 

* * *

 

И падала в пустую полынью,

и подо льдом бескровная лежала,

И снилось поле, словно я бежала

Румяно-босоногая – к ручью.

 

Там бился ключ, прозрачная вода

Сбегала по камням в густую траву,

И взрослые, конечно, были правы.

Я - не права. Малы мои года.

 

И я смотрела в пустоту небес,

В бескрайнее, бездонное, глухое,

И думалось – да что же я такое?

И что мы все? И что мы значим – без…?

 

И я тогда о пустяках молилась,

Чтоб не ругали, чтоб любовь – навек.

Мне верилось еще, что человек

Быть счастлив может. Экая наивность.

 

Произведения Наталии Елизаровой, увы, почти ничем не выделяются из моря современной дамской лирики. Так в одном стихотворении лирическую героиню «в Киото увезёт авто», из другого читатель узнаёт, что поэтесса была в Праге и что «чужих грехов / Может быть тяжек груз», в третьем богач сравнивается с Крезом. Всё это мило, лежит на поверхности и довольно пошло. Четвёртое стихотворение с красноречивым зачином «А если любовь – обман?» исследует этот судьбоносный контрапункт. Задаётся несколько риторических вопросов, в частности, с использованием образа «страстный бред», после чего всё завершается финалом «И ведь существует мир, / И ведь наблюдает Бог», вероятно, примиряющим все противоречия мироздания. В ещё одном стихотворении лирической героине хочется «слияния души и естества» и «в себе лелеять страхи и потери», а завершается оно пожеланием хранить «мой образ, исчезающий у двери». Видимо, персонаж не выходит в дверь, как обычные люди, а не без красивости покидает комнату как-то иначе.