Специфика технического и технологического знания

Эта проблема затрагивает систематики технических знаний, если они используются для эпистемологического разделения. Во-первых, негативный опыт работы с демаркацией науки обеспечивает индуктивную поддержку для пессимизма в отношении аналогичных запросов в технологических знаниях. Таким образом, составление энциклопедии технических знаний кажется, по крайней мере, таким же произвольным, как и энциклопедии научных проектов.

Осложняющим фактором является то, что "технические знания" являются, в некоторой степени, техническим термином. В то время как "научное знание" охватывает значительный объем ежедневного использования, редко попадается описание модели или результат исследования как "технического знания". Это означает, что определение границ этого типа познания может быть, в некотором смысле, проще, чем определение границ научных знаний. Могут существовать записи, которые находятся за пределами обсуждения, и некоторые из этих были использованы в качестве примеров технических знаний в литературе: в контролирующем объеме Винсенти [2], анализе материального баланса, анализе конечного  шага Константа [20], и металлургии Смита [21], которые приходят на ум. За пределами области этих примеров существует, безусловно, серая зона, но если "технологические знания" являются техническим термином, эта часть их расширения может быть определена по условию.

Хотя условия являются, в этом случае, законный способом решения краевых проблем, они делают полностью явным произвольность этого основополагающего правила для составление перечня технических знаний. Приведем два примера: все парадигматические записи, упомянутые выше, затрагивают знание, полученное и используемое инженерами, но техническое знание может также включать инструментальные знания, которыми пользователи располагают около своих машин и компьютеров; и все записи, упомянутые выше затрагивают знание, которое может быть выражено в устной форме, принимая во внимание, что большая часть наших знаний о технологиях, как кажется, состоит из ноу-хау и компетенций. Конечно, можно решить последний вопрос отделением «технологических» знаний от «технических» знаний, где последние состоят из некодифицированного или некодифицируемого методов для достижения практических целей. Это не только условие, но и различие, которое, как кажется, не руководствуется какой-либо из таксономий технологических знаний в настоящее время - все примеры, рассмотренные в предыдущем разделе, либо явно включают в себя ноу-хау и компетентности, либо в случае де Вриса не исключают их. Таким образом, классификация, основанная на этом различии, будет своеобразна, даже если не существует богатая традиция, с которой она не выдержит.

Чтобы сделать вещи хуже, передача демаркации как проекта философского исследования затрагивает таксономическую стратегии по-другому. Если построение систематики технологических знаний служит целью отделения их от научных знаний, должно быть по крайней мере ясно, в чем принципиальная возможность таксономии отделить оба вида знаний. Должна быть, иными словами, причина, почему некоторые элементы включены только в один список, а не в другой. Можно построить список без явного указания критерий для содержащихся элементов: список может быть построен экстенсивно, включая знание, которое получается в инженерной среде, или знание, которое касается использования и проектирования технических артефактов. По-прежнему, если такая классификация технических знаний служит разделительным целям в какой-то мере, возникает проблема двойной демаркации. Это должно ввести четкие границы термина "технологические знания" и, одновременно, отличить его от столь же туманного термина "научное знание". Даже философы без большой скептической наклонности могут чувствовать скрытность такого предприятия.

Могут быть ясными и бесспорными примеры научного и технического 
знаний, которые могут послужить в качестве прототипов для различения двух эпистемических категорий. Тем не менее, сам факт существования парадигматических примеров не решает проблему демаркации. Вряд ли философ науки будет отрицать, что механика Ньютона и знания, собранные в вашей персональной телефонной книге могут служить парадигмами научного и ненаучного знания. По-прежнему необходим критерий для оценки границы или иных спорных случаев. Парадигматические примеры могут быть использованы для проверки кандидата в критерии, они не указывают их. Если кто-то пытается установить, что техническое знание является независимым, и если систематика является полезной для этой цели, необходимо определить, что должно быть классифицировано как технологическое знание, и что не должно.18

В качестве иллюстрации проблемы двойной демаркации рассмотрим двигатель Карно. Этот гипотетический артефакт впервые был введен Карно в его Reflexions sur la Puissance Motrice du Feu (1824). На сегодняшний день расшифровка этого описания в значительной степени основана на работах Клаузиуса в 1860-х годах. Двигатель играет ключевую роль в развитии, в частности, понятия энтропии, и это стандартный элемент вводных учебников по термодинамике. Как и любой тепловой двигатель, двигатель Карно предполагает преобразование передачи тепла в механическую работу, в полностью обратимый цикл (цикл Карно). Так как в реальности, циклы теплового двигателя всегда создают энтропию и, следовательно, не могут быть полностью обратимыми, то двигатель Карно - это идеализация. Это, однако, полезная идеализация: это увеличивает наше глубокое понимание процессов теплообмена, и он может быть использован для определения максимальной эффективности термодинамических двигателей.

Если бы мы должны были построить классификацию человеческих знаний, как научных, так и технологических, то не ясно, как следует классифицировать двигателя Карно. Что он должен быть классифицирован – это вне всяких сомнений, поскольку работы Карно, как правило, рассматриваются в качестве основных интеллектуальных достижений. По-прежнему, двигатель – это идеализация, положившая работы Карно прямо в серую область мысленных экспериментов. Кроме того, это как краеугольный камень важной научной теории, термодинамики, и (вымышленный) артефакт, в котором содержатся указания или ограничения для проектирования технических артефактов. Как таковой, он, кажется, заслужил свое место в источниках и научных знаний, и технических знаний. Тем не менее, Крус [12] классифицирует теорию тепловых двигателей Карно как научную, противопоставляя ее “инженерной” теории Памбура на основе его определения.

Может быть есть принципиальная причина, чтобы классифицировать все наши знания о двигателях Карно, как научные, так и технологические, или как некоторые научные и как некоторые технологические - но при этом сам перечень не сделает эту причина очевидной: нужно что-то вроде определения Круса. В этом смысле, систематика требует решения к проблеме двойной демаркации более, чем к ее предоставлению. Более того, похоже, что принципиальная причина должна быть, или может быть только, произведена от углубленного изучения в использовании и структуре идеализаций в области науки и технологий, или в естественных и технических науках. Если двигатель Карно будет представлен в точности одинаково в учебниках для физиков и инженеров, и если заявления по поводу двигателя будут иметь то же познавательное значение в обеих областях, классификация этого знания как научного или как технического будет произвольным решением: ничего не будет поставлено на карту. В этом смысле, таксономическая стратегия для отделения технических знаний зависит от контрастивной стратегии, которая ранее была показана слаборазвитой.

6. ТЕХНИЧЕСКОЕ ЗНАНИЕ КАК ПОДРАЗУМЕВАЕМОЕ

Используя идеи и понятия, разработанные Майклом Полани [22; 23], некоторые авторы подчеркнули важность неявного знания в области техники и технологий.19 Они утверждали, или заявили, что часть знаний, накопленных в рамках технологической практики, трудно или даже невозможно сделать полностью явными в официально провозглашенных формулировках, но могут быть приобретены только через личный опыт. Некоторые создают подразумеваемую часть их характеристики технологических знаний, например: “(...) знание методик, методов и конструкций, которые работают в определенных условиях и с определенными последствиями, даже когда никто не может объяснить, почему именно.” [24, c. 143] Другие используют технологическую практику для характеристики неявного знания, например: “(. . . ) неявное, молчаливое, неотображаемое знание необходимо для инженерного суждения и квалификации работников.” [2, с. 198]

Этот акцент на подразумеваемое знание не единственный для философии техники. В самом деле, большинство работ о подразумеваемом знании и технологии проводится за пределами философии. Одной из областей, где это отношение особенно видно, является управление знаниями, где общение и обмен знаниями – это центральный вопрос (например, [25; 26; 27; 28]). Другими областями, где подразумеваемое знание является важным моментом вопроса, являются проектирование экспертных систем (например, [29]), а также исследования технологически[ инноваций и передача технологий (например, [30 – 36]). Здесь, обращение к подразумеваемому знанию обычно используется,  чтобы указать устойчивую специфичность и знаний зависимость от человека. Это подчеркивает, например, что успешное внедрение новых технологий требует подробных и конкретных знаний о конкретной ситуации, которая - по крайней мере на первых порах - доступна только через личный опыт и правила (например, [37]). Другие авторы указывают, что, хотя кодифицированые и явные знания доступны для более традиционных технологий, эффективное использование по-прежнему опирается на квалифицированных операторов и обслуживающий персонал, пожалуй, показывая, что есть непреодолимый неявный компонент в технологических знаниях (например, [38]).

То, что многие вклады в литературу по техническим знаниям ссылаются на подразумеваемость, не вызывает сомнений; более того, большинство делает это, показывая, что упускается из виду, из-за исключительного сосредоточения внимания на кодифицированных знаниях, и, что крайне важно, в полной мере учитывают знания. Таким образом, существующая литература кажется основанной на идее, что есть что-то особенное о неявном знании, а также, возможно, что-то явно подразумеваемое о технологических знаниях. Это делает обращение к неявному знанию потенциально интересным для проекта познавательного отделения. Пока не видно, каким образом и в какой степени обращение к неявному знанию могло бы улучшить наше понимание природы технологических знаний, и отделить его от научного знания, вот два вопроса, на которые должны быть даны ответы. Во-первых: какова связь между подразумеваемым и техническим знанием? Во-вторых: является ли подразумеваемость технических знаний более заметной или охватявающей, чем другие типы знаний?

В той мере, в какой на эти вопросы (неявно) уже ответили в литературе, ответ на важный второй вопрос оказывается отрицательным. Давайте решать их поочереди.

Практически все, кто пишет о неявном знании, даже те, кто, в конечном счете, не использует этот термин, согласны насчет одного концептуального вопроса - что есть что-то о человеческих знаниях, что является стандартом, оправдано-истинной верой или предположением, мнения не захватываются. За пределами этой стадии, тем не менее, существует значительная разобщенность в отношении соответствующей концепции, касающаяся как феномена “подразумеваемость”, так и стандартный вид(ы), с которыми он якобы контрастирует. По крайней мере, три различия к вопросу есть в литературе. Эти различия связаны, но различны, и они редко выделяются так тщательно, как следует. Во-первых, существует то, что может быть названо психологическим различием между явным и неявным знаниями (например, [39]; см. также [40]).20 Один из способов сформулировать это различие следующим образом: когда мы знаем факт, мы имеем точное представление о нем. На основе его функционирования и точности, это представление может быть определено как “знание” (а не желание). Если мы не в курсе этого представления, и его точности, знание неявное. Противоположно, наши знания, касающиеся этого представления, полностью явные. Сформулированное таким образом, психологическое различие постепенно, и все известные положения включают представления. Во-вторых, есть грамматическое или языковое различия между двумя видов отчетности с участием "знания": знание, что что-то является причиной, знание, как что-то можно сделать. Это различие, конечно, в первую очередь, связано с работой Гилберта Райля [41], и она, очевидно, относительно языка. В некоторых языках, например немецких и голландских, это различие выражается посредством похожим звучанием слов, а не из-за одного слова; в других языках могут даже использоваться совершенно другие слова. В-третьих, различные виды знаний можно выделить социально-познавательно, с учетом их коммуникабельности: знание, которое может быть передано исключительно через речевое общение, и знание, которое не является таковым или не может быть так передано, например, потому, что его можно получить только путем личного опыта. Назовем первый тип "вербальным" знанием, а второй - "невербальным".

После введения термин “неявного знания” используется, как правило, в последнем смысле. Однако, взаимосвязи с первоначальным грамматическим различием Райля особенно сильны в философской литературе, так что фактическое использование “неявного знания” как минимум, неоднозначно в этом отношении. Даже авторы, которые не явно ссылаются на Райля, часто используют терминологию, напоминаемую его, и обращаются к одинаковым стандартным примерам, например, катание на велосипеде. Кроме того, соединения являются выдуманными из (народного) психологического различия между знаниями и навыками. Это часто отождествляют с различием Райля, и “неявное знание” принято относящимся к навыкам и “ноу-хау”. Можно сказать об этом намного больше, но следует вырезать некоторые части, называя это различие отвлекающим маневром. Причина в том, что, поскольку уникальность и независимость технического знания стремились ассимилировать его в навыки, проект познавательного разделения становится открытым к возражению, что он основан на ошибочной категории. В конце концов, если навыки контрастируют со знанием, и разница между технологией и наукой основана на этом контрасте, поиск (и, возможно, обнаружение) разницы не может быть эпистемологическим: это не различие между типами знаний, но между знанием и чем-то еще, например, действием.  Таким образом, частые обращения к неявности и обсуждениям этого явления, касающегося технологии, страдают от многочисленной неоднозначности самого понятия “неявного знания”, которая влияет на его полезность для проекта эпистемологического разделения.

Можно подумать, что, хотя эти неясности были улажены, предварительное эпистемологическое различие может быть сделано между полностью явном, предложенным, вербальным знанием с одной стороны, и упущенным из виду “неявным” явлением с другой. Это было бы, однако, наивно, поскольку основное эпистемологическое различие скрыто под концептуальными отличиями.21

Одно из возможных пониманий неявного знания является как бы дополнением к традиционно анализируемому источнику пропозиционального знания. Ассоциации с резким грамматическим различием Райля и с различием знание-умение содействует этому пониманию. С психологической точки зрения, такое понимание очень проблемно: можно подумать, что все виды когнитивных процессов, которые разделяют характеристики обоих типов знания, подрывают идею дополнительных, но независимых знаний. Усвоение правил расчета являются, например, процессом, который показывает, как явные, и сильно вербализованные процедуры могут обернуться в неявные процедуры через частое упражнение. Это не означает, что различие концептуально непростительно, но оно не имеет непосредственную правдоподобность первоначального обращения к неявности Полани. Кроме того, это понимание имеет недостаток вызывать возражение категории ошибок, упомянутых выше: если неявное знание является этим основанным на навыке дополнением к пропозициональному знанию, почему это полностью называется “знание”?