Этика ученого: эволюция понятий и образов

     Объявление  моратория явилось беспрецедентным  событием для науки: впервые ученые по собственной инициативе решили приостановить  исследования, сулившие им колоссальные успехи.

     После объявления моратория ведущие ученые в этой области разработали систему мер предосторожности, обеспечивающих безопасное проведение исследований.

     Этот  пример показателен в том смысле, что ученые, обращаясь с призывом к коллегам и к общественному  мнению, впервые пытались привлечь внимание не обещанием тех благ, которых можно ожидать от данной сферы научных исследований, а предупреждением о возможных опасностях.

     А это значит, что проявление чувства  социальной ответственности, обеспокоенности выступает в качестве не только общественно приемлемой, но и общественно признаваемой и, более того, общественно стимулируемой формы поведения ученых.

     Призывая  ученых извлечь уроки из этих событий, американский биохимик, лауреат Нобелевской премии Д.Балтимор отмечал:

     «Я  хотел бы надеяться, что если на горизонте  появится другая тема, подобная рекомбинантной ДНК, то те, кто ее обнаружат, не побоятся говорить о ней. Я также надеюсь, что научное сообщество будет более зрелым в своих формулировках и решениях, так что общественность будет склонна верить действиям ученых, а не сомневаться в их мотивах и их честности».

     Впоследствии  выяснилось, что потенциальные опасности  экспериментов в целом были преувеличены. Однако это вовсе не было очевидно тогда, когда выдвигалось предложение  о моратории.

     И те знания о безопасности одних экспериментов  и об опасности других, которыми располагает ныне наука, сами явились результатом научных исследований, проведенных именно вследствие моратория.

     Благодаря мораторию были получены новые научные  данные, новые знания, новые методы экспериментирования, позволившие разделить эксперименты на классы по степени их потенциальной опасности, а также разработать методы получения ослабленных вирусов, способных существовать только в искусственной среде лаборатории.

     Мы, таким образом, видим, что социальная ответственность ученых не есть нечто внешнее, некий довесок, неестественным образом связываемый с научной деятельностью.

     Напротив, это — органическая составляющая научной деятельности, достаточно ощутимо  влияющая на проблематику и направления  исследований.

     Рассмотренные примеры — а число их нетрудно было бы умножить — позволяют увидеть эволюцию этических проблем науки, которые становятся более конкретными и более резко Очерченными. В то же время мы можем заметить, что проблемы социальной ответственности ученых не только конкретизируются, но и в определенном смысле универсализируются — они возникают в самых разных сферах научного познания.

     Таким образом, едва ли можно считать, что  какая-либо область науки в принципе и на все времена гарантирована от столкновения с этими далеко не простыми проблемами.

     В высшей степени характерными в этом отношении являются современные  дискуссии, ожидания и опасения, вызванные развитием микроэлектроники и информатики, того, что нередко называют «компьютерной революцией». Бурный прогресс кибернетики и вычислительной техники,

широкое внедрение роботов и компьютеров, проникающих в самые разные сферы  жизни человека и общества, ставит немало неожиданных и острых вопросов о свободе и суверенности личности, о судьбе демократических общественных институтов. Многие из этих вопросов со свойственной ему прозорливостью предвидел еще основоположник кибернетики Н.Винер.

     Известно, что фундаментальные научные  открытия непредсказуемы, а спектр их потенциальных приложений бывает чрезвычайно широким. Уже в силу одного этого мы не вправе говорить о том, что этические проблемы являются достоянием лишь некоторых областей науки, что их возникновение есть нечто исключительное и преходящее, нечто внешнее и случайное для развития науки.

     Вместе  с тем было бы неверно видеть в  них и следствие изначальной, но обнаруживающейся только теперь «греховности» науки по отношению к человечеству.

     То, что они становятся неотъемлемой и весьма заметной стороной современной  научной деятельности, является, помимо всего прочего, одним из свидетельств развития самой науки как социального института, ее все более возрастающей и все более многогранной роли в жизни общества.

     Ценностные  и этические основания всегда были необходимы для научной деятельности. Однако, пока результаты этой деятельности лишь спорадически оказывали влияние на жизнь общества можно было удовольствоваться представлением о том, что знание вообще есть благо, и поэтому сами по себе занятия наукой, имеющие целью приращение знаний, представляют собой этически оправданный вид деятельности.

     В современных же условиях достаточно отчетливо обнаруживается односторонность этой позиции, как и вообще бессмысленность обсуждения вопроса о том, является ли наука изначально невинной или изначально греховной.

     К сказанному стоит еще добавить, что  сам прогресс науки расширяет  диапазон таких проблемных ситуаций, в которых нравственный опыт, накопленный  учеными, да и всем человечеством, оказывается  недостаточным.

     С особой остротой, например, встал вопрос об определении момента смерти донора в связи с успехами экспериментов по пересадке сердца и других органов.

     Этот  же вопрос возникает и тогда, когда  у необратимо коматозного (т.е. навсегда утратившего сознание) пациента с  помощью технических средств  поддерживается дыхание и сердцебиение.

     Так, в США после ряда случаев отключения с согласия родителей жизнеподдерживающих устройств у обреченных детей этим вопросом занялась Президентская комиссия по изучению этических проблем в медицине, биомедицинских и поведенческих исследованиях. Комиссия пришла к выводу, что пациентов, находящихся в постоянном коматозном состоянии, нельзя считать мертвыми. Она определила смерть как необратимое прекращение кровообращения или дыхания, либо необратимое прекращение все функций мозга, рекомендовав всем штатам принять соответствующие единообразные законы. Ныне, под воздействием экспериментов с человеческими эмбрионами, столь же острым становится вопрос о том, с какого момента эмбрионального (или же постэмбрионального) развития развивающееся существо следует считать ребенком со всеми вытекающими отсюда последствиями.

5. Объективная логика развития науки. Ответственность ученого.

     То  или иное толкование проблем социальной ответственности ученых, проявляющееся в острых дискуссиях на эту тему, в решающей мере определяется пониманием науки и научного познания.

     — Наука, например, может рассматриваться  только как сложившаяся к данному  моменту система соответствующим  образом обоснованных знаний без  учета всех тех человеческих и  социальных взаимодействий, в которые  вступают люди по поводу этих знаний.

     В таком случае отдельный ученый выступает  лишь как безликий агент, через посредство которого действует объективная  логика развития науки. Этот агент —  познающий субъект — осуществляет познавательное отношение к действительности, что предполагает с его стороны «чистое», совершенно не заинтересованное и бесстрастное изучение познаваемого объекта. Всякое же проявление личностных, субъективных качеств ис-

следования  понимается при этом исключительно  как источник помех и ошибок.

     Дело, однако, в том, что понятие «чистого»  познавательного отношения является абстракцией, позволяющей решать определенный круг познавательных и методологических задач, но, как и всякая абстракция, может давать лишь одностороннее представление о рассматриваемом объекте. Смысл этой абстракции и состоит в том, что она позволяет при анализе познавательной деятельности отвлечься от ценностных, и в том числе от этических моментов этой деятельности.

     Благодаря этому, мы получаем относительно чистую и упрощенную картину науки, которую  можно сравнить с проекцией объемной фигуры на плоскость. Известный методолог науки И. Лакатос в подобных случаях применял более резкое выражение — он говорил о том, что рациональные реконструкции истории науки часто являются карикатурой реальной истории науки.

     Если, однако, абстракция познавательного  отношения начинает применяться  за пределами сферы своей обоснованности, если эта абстракция фактически мыслится как выражение специфики научного познания, то мы, естественно лишаемся основания апеллировать при рассмотрении науки к нравственным критериям.

     Очевидно, что при таком понимании науки  вопрос о социальной ответственности ученого в значительной степени снимается — место социальной ответственности занимает та самая объективная логика развития науки, т.е. развертывания безличного познавательного отношения.

     Эта логика — которая, заметим, на деле всегда реконструируется задним числом — оказывается неким неумолимым и слепым механизмом, однозначно детерминирующим познавательную деятельность ученого. На нее, а не на него, в таком случае возлагается и вся социальная ответственность.

     Сказанное не следует понимать как отрицание  того, что процесс развития науки  обладает своей внутренней логикой  или того, что получение объективного знания о мире является одной из главных ценностей, ориентирующих  познавательную деятельность ученого. Речь идет о том, что эта логика реализуется не вне ученого, не где-то над ним, а именно в его деятельности.

     Каждое  значительное научное достижение, как  правило, открывает целый спектр новых путей исследования, о которых  до

него  едва ли можно было догадываться —  стало быть, логика развития науки  не так прямолинейна и очевидна, и уж во всяком случае она не является однозначной. Она задает предпосылки и условия протекания творческой деятельности ученого, но никоим образом не отменяет последней. В конце концов, научное знание порождается вполне конкретной научной деятельностью, которую осуществляют реальные исследователи и исследовательские коллективы. А эта деятельность, будучи деятельностью человеческой, является тем самым и объектом этической оценки.

     Дилемма «объективная логика развития науки  или социальная ответственность  ученого» оказывается некорректно  поставленной — ни один из членов этой оппозиции не отменяет другого.

     Аргументы, с помощью которых они противопоставляются  друг другу и на место социальной ответственности ставится объективная логика, при всей их видимой естественности опираются не столько на само по себе объективное положение дел, сколько на определенное — и притом, как мы видели, одностороннее — истолкование науки и научного познания.

     Но  тем самым теряют убедительность и основанные на этой оппозиции расхожие доводы такого, например, характера: «Если этого не сделаю я, то сделает кто-то другой» — ведь если все-таки это сделаю я, то именно я (а не объективная логика и не кто-то другой) буду и ответственным за это. Характерно, кстати, что подобные доводы едва ли будут сочтены оправданием в том случае, когда речь идет об ошибках в методике проведения эксперимента или в доказательстве.

     Конечно же, всегда существует возможность  ошибок. Это, однако, не освобождает от критики того, кто совершает ошибку.

     Более того, нормы, которые функционируют  внутри научного сообщества и определяют профессиональные взаимоотношения между учеными, идут в этом смысле еще дальше.

     Процитируем в этой связи американских социологов Т.Парсонса и Н.Сторера: «Говорится, что «ученый — это человек, проявляющий склочный интерес к работе соседа». Отсюда вытекает также полная личная ответственность, лежащая на каждом ученом: он не может оправдать ошибку в своей работе, сославшись на то, что позаимствовал ее у другого, поскольку с самого начала он должен был быть скептически настроен по отношению к чужой работе».

6. Должна ли ограничиваться свобода исследований

     В дискуссиях по проблемам социальной ответственности ученых нередко  высказывается мнение о том, что  вопрос о социальной ответственности  касается только прикладных исследований и не распространяется на исследования фундаментальные.

     Вот доводы, приводимые в пользу такой  точки зрения:

     — во-первых, результаты, а тем более  возможные области практического  приложения фундаментальных исследований непредсказуемы;

     — во-вторых, всякое вмешательство, затрагивающее  их направление и методы, нарушает принцип свободы исследований.