Глобализация: что это такое?

Четвертое направление критики  глобализации в американской научной  литературе обращает особое внимание на негативные последствия глобализационных тенденций и проектов, проявляющиеся  в странах-лидерах, где во все  большей степени начинают осознавать, что игра по правилам глобализации окупаема не для всех производителей товаров, не для всех членов общества. В развитых странах уже ощущают социальные результаты перемещения «дымных» отраслей промышленности в зоны, где защита окружающей среды еще уступает инстинкту выживания. Лишенные работы люди моментально становятся париями, обреченными на социальную маргинализацию со всеми проистекающими из этого «прелестями». Сторонники подобного взгляда на глобализацию прогнозируют все более отчаянное сопротивление все более широких масс людей, объединенных в самые различные типы организаций - религиозного, профессионального, культурного, политического и иного характера.

Представители пятого направления  считают, что свободный рынок  в рамках земного шара должен быть обеспечен для товаров, но не для капиталов. Некоторые из них выступают за закрытие МВФ, который, как они считают, своими импровизациями в финансовой сфере и незнанием местных условий способен потворствовать возникновению кризисных ситуаций. Показательной в этой связи считают позицию президента Мирового банка Дж. Вулфенсона, который в ряде своих публичных выступлений дистанцировался от «ортодоксальной» политики МВФ во время азиатского кризиса 1997-1998 гг.

Шестое направление в американской критике глобализации представляют собой изоляционисты, лидером которых условно можно считать недавнего кандидата в президенты США П. Бьюкенена. Он назвал глобализацию «заменой коммунизма» в качестве главного противника Америки, считая, что она лишает страну капиталов, рабочих мест, разрушает американскую экономику тем, что открывает внутренний американский рынок для демпинговых товаров «из стран с почти рабским трудом». Изоляционисты как враги глобализации правого толка боятся ослабления в конечном счете американского государства, подрыва религиозных и семейных ценностей, лежащих в основе американского образа жизни. Их не устраивает даже сама мысль о каком-то мировом правительстве, способном отнять у заокеанской республики хотя бы частичку ее суверенитета. Правых в США беспокоит возможность обесценения военного потенциала страны, который в глобализационном космополитизме может потерять смысл своего существования. «В чем миссия вооруженных сил, - спрашивает американский исследователь Уильям Грейдер, - в защите суверенной нации или в охране безликой глобальной экономической системы? Американские войска размещаются за рубежом от лица базирующихся в США многонациональных компаний или американских граждан? Является ли их главной целью защита американских ценностей или аморальности рынка?» [73].

Седьмое направление представлено в США левыми противниками глобализации. Для них глобализация представляет собой проявление корпоративной силы мирового капитализма. Они выступают против гигантов мирового бизнеса, сделавших весь мир ареной эксплуатации труда капиталом, требуют ограничить деятельность таких международных институтов, как Всемирная торговая организация, МВФ и Мировой банк. Один из ведущих деятелей крупнейшего в США профсоюзного объединения АФТ - КПП Дж. Мазур указывает на то, что «глобализация создает опасную нестабильность и усугубляет неравенство. Она приносит несчастье слишком многим и помогает слишком немногим... Глобализация объединяет против себя сторонников охраны окружающей среды, адвокатов движения потребителей, активистов движения за гражданские права... Глобализация стала сочетанием все более очевидного неравенства, медленного роста, уменьшающейся заработной платы, которые увеличивают эксцессы в одной отрасли за другой по всему миру. Работающие получают недостаточно для того, чтобы купить продукты своего труда... Эти проблемы исходят с самого верха. Представитель Мирового банка Штиглиц заметил, что консенсус в Вашингтоне по поводу глобализации базируется на полном игнорировании неравенства и «побочных явлений» - таких, как ущерб окружающей среде, применение детского труда и опасные виды производства. На раундах переговоров по мировой торговле, проводимых преимущественно в интересах многонациональных корпораций, к странам предъявляют требования изменить торговое законодательство, отказаться от традиционных способов ведения сельского хозяйства и защитить лицензионные права. Но эта система не берет на себя ответственности за человеческие страдания в проведении этой политики» [74].

Следует подчеркнуть, что уже имея в виду всю мировую научную  продукцию по тематике глобализации, что даже в экономической области, где реальные процессы давали достаточно аргументов для обоснования позиций  глобалистов и делали их выводы трудноуязвимыми, ибо возникновение единой глобальной экономики считается фактом почти общепризнанным, появились мнения о том, что «глобализация не так уж и глобальна». Лишь очень немногие экономисты, подобно французу Р. Буайе, считают концепцию глобализации ошибочной, так как, по их мнению, действительно новые оригинальные феномены в мировой экономике 80-90-х гг. не укладывались в строгое понятие единопланетарности. Р. Буайе предлагал сам процесс глобализации называть становлением «запутанного порядка», в котором конкуренция, когда она имеет место, функционирует в рамках институциональных образований и форм, таких, как международные организации (ВТО), региональные договорные союзы (ЕС, АСЕАН, НАФТА и др.)», то есть такого порядка, где логика рынка присутствует в глобальных процессах наряду или вслед за логикой экономических институтов [75]. В.Л. Иноземцев, один из самых известных российских исследователей постиндустриализма, также считает, что «процесс, который можно было бы назвать глобализацией, представляется нонсенсом по меньшей мере по трем причинам. Во-первых, любые «глобальные» изменения (включая создание национальных государств и интернационализацию) порождаются наиболее развитыми хозяйственными системами той или иной эпохи. Во-вторых, как раньше, так и сегодня эти изменения не устраняют барьеров, разделяющих мировое экономическое и политическое пространство, а упрочивают их, заменяя условные политические рубежи все более труднопреодолимыми экономическими преградами. В-третьих, все эти процессы объективны и подчиняются сугубо хозяйственным закономерностям, в то время как политическому фактору отводится роль фиксации достигнутых результатов» [76].

Гораздо более внушительное число  экономистов в целом признают аргументированность концепции  глобализации, но фиксируют те или  иные несовпадения, противоречия, отличия  некоторых важных современных экономических явлений с логикой или зафиксированным опытом развития глобализационных процессов. К их числу принадлежит и обнаруженное В.Л. Иноземцевым противоречие между экономической глобализацией, которая должна требовать от отдельных национальных экономик как можно более широкого и глубокого взаимодействия друг с другом, и технологическим прогрессом, который обусловливает все возрастающую самодостаточность развитых западных стран, их замыкание друг на друге в рамках «золотого миллиарда», что может быть квалифицировано и как «консолидация развитых стран в их противостоянии остальному миру» [77].

Дело в том, что к середине 90-х гг. 500 крупнейших западных корпораций производили более четверти общемировых объемов товаров и услуг, а 300 из них обладали 25% всего используемого в мировой экономике капитала и обеспечивали 70% прямых зарубежных инвестиций. Не менее важным представляется и тот факт, что с распространением высоких технологий постиндустриальные страны в значительной мере преодолели зависимость от поставок сырья и энергоносителей. С 1980 по 1997 гг. потребление нефти и газа в расчете на 1 доллар ВНП снизилось в США на 29%, потребности же экономик США и стран ЕС в природных ресурсах должны уменьшиться в ближайшие годы в 10 раз - с 300 кг на 100 долларов производимого ВНП в 1996 г. до 31 кг на ту же долю ВНП в 2015 г. Еще более красноречиво о самозамыкании развитых государств друг на друге свидетельствуют перемены в структуре мировых торговых потоков. Так, в 1953 г. индустриально развитые государства направляли в страны, достигшие такого же уровня развития, 38% общего объема своего экспорта, в 1963 г. эта цифра составила 49%, в 1973 г. - 54%, в 1987 г. - 54,6%, в 1996 г. - уже 76%. К концу ХХ века постиндустриальные государства импортировали из слаборазвитых стран товаров и услуг на сумму, равнявшуюся 1,2% их общего ВНП. Показательно, что такой экономический гигант, как Китай, поставлял в 1998 г. на мировой рынок меньшую по стоимости товарную массу, чем Бельгия. Между 1970-1990 гг. компании Великобритании, Японии, Канады, Франции, Германии, Швейцарии и Нидерландов обеспечивали 85% всех инвестиций в США и поглощали более 60% всех американских капиталовложений за рубежом. На основании такого рода объективных аргументов В.Л. Иноземцев делает вывод о том, что «в современных условиях формирование постиндустриального общества скорее содержит некоторые предпосылки глобализации, нежели реализует их в действительности. Те тенденции, которые еще 10 лет назад казались способствующими глобализации, могут, как становится очевидным, выступать в качестве ее естественных ограничителей» [78].

Противоречивые явления в процессах  глобализации, сбои в этом реальном процессе мирового развития, свидетельствовавшие  о его нелинейном, неравномерном, флюктуационном характере, стали причиной появившихся мнений о наступлении  постглобализационной эпохи, постановки вопросов типа «А была ли глобализация?» и т.д. Эти суждения профессор Д. Коэн из французской «Ecole normale» суммировал следующим образом: «Прошло немного лет, а к понятию глобализации уже стали относиться с подозрением: одни считают, что оно предполагает фаталистическое отношение к происходящим в мире изменениям, в то время как другие призывают к защите нынешнего дорогой ценой завоеванного общественного порядка от тенденции столь сомнительного качества» [79]. В этой связи обращает на себя внимание изданная в 2001 г. в Лондоне книга с красноречивым названием «Конец глобализации», написанная известным британским экономистом, профессором Темплтон-колледжа Оксфордского университета Эланом Рагманом. Его мнение явно перекликается с выводами, которые сформулировал В.Л. Иноземцев. Когда Рагман утверждает, что «мы достигли конечной точки глобализации», то предваряет это заключение двумя констатациями. Во-первых, он подчеркивает, что «сама идея глобализации почти всегда трактуется неверно, ибо свободной торговли на едином мировом рынке не существует и не существовало»; во-вторых, «реальностью прошлого, настоящего и будущего являются производство и распределение, развивающиеся в рамках триады (ЕС, НАФТА, АСЕАН)», а не всего мира. Квинтэссенция же книги Рагмана заключена во мнении о том, что «глобализация есть явление региональное, а вовсе не глобальное». Как он считает, сегодня «невозможно найти подтверждение позиции, предполагающей существование глобальной капиталистической системы... Напротив, данные о деятельности транснациональных корпораций и ее результатах говорят о том, что международный бизнес сосредоточен в странах «триады» и ориентируется в своем дальнейшем развитии на эти страны. При этом фактически ни одна транснациональная корпорация не имеет подлинно глобальной стратегии своего развития и не нуждается в таковой». Этот вывод только на первый взгляд может выглядеть парадоксальным, ибо по сути своей соответствует реальному положению дел в сложившейся международной системе, где на страны «триады» приходится 73% прямых иностранных инвестиций, 76% международной торговли, около 88% регистрируемых новых патентов и более 90% пользователей Интернета [80]. В ближайшие десятилетия на международной арене вряд ли появятся новые «игроки», которые были бы способны придать процессу глобализации подлинно «глобальный» характер и оспорить роль хотя бы одного из этих центров постиндустриального мира.

Решая вопрос о том, есть ли глобализация или нет, и если да, то насколько  она приоритетна в развитии современного мира, многие авторы подчеркивают, что  этому процессу противостоят тенденции регионализации и фрагментации. По их мнению, эти процессы обладают настолько мощной энергетикой, что мир вот-вот двинется вспять от уже достигнутых ступеней целостности и единства. Таков, в конечном счете, смысл нашумевшей книги С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций», в которой этот известный американский ученый констатировал раскол мира на 7-8 цивилизаций, границы-разломы между которыми станут «линиями фронтов» ХХI Столетия [81]. А. Неклесса, постулируя, что «феномен глобализации не одномерен, он не сводим к механической унификации», что «на Земле не возникает однородное гражданское общество, не формируется каркас единого планетарного государства», что «происходит постмодернизация мира - создание единства культур», заключает: «Планету прочерчивают контуры нескольких «больших пространств», каждое из которых обладает оригинальным информационно-культурным кодом, экономической спецификой и собственным стратегическим целеполаганием» [82]. Марк Рац, также отстаивая идею регионализации мира, видит ее следствием прямо противоположных культурных процессов. Он рассматривает процесс глобализации как превращенную форму другого процесса - субъективизации человечества, или, говоря словами Н. Бердяева, «становления человечества из человеческого рода». Он подчеркивает в этой связи, что глобализации, нацеленной на создание «единой мировой культуры», противостоит регионализация, что на фоне глобализации экономической, информационной, транспортной инфраструктур особенности местных культур отнюдь не сглаживаются, именно они становятся одной из движущих сил «становления человечества из человеческого рода». Этот исследователь считает, что исчезновение местных культур превратило бы человечество в гигантскую толпу, поэтому возникновение «единой культуры» представляет самую большую опасность для всего мира [83].

В. Максименко считает «мировое сообщество»  фантомом, мнимостью потому, что  в течение всех тех лет, когда  мир поет осанну глобализации, расширяется, а не сокращается разрыв между условиями экономического воспроизводства в разных странах мира. Согласно международной статистике, доля 20% беднейшего населения планеты в общемировом доходе уменьшилась с 2,3% в 1960 г. до 1,4% в 1990 г. и 1,1% в 1994 г. Соотношение между доходами 20% самых богатых и 20% самых бедных жителей планеты в 1960 г. выглядело как 30:1, в 1990 г. - как 61:1, а в 1994 г. - как 78:1. По линии этого разрыва, полагает В. Максименко, происходит не «глобализация», а нечто ей противоположное - регионализация и фрагментация общественных отношений, усугубляемая демографическим давлением, а также бурно прогрессирующей тенденцией этнизации сознания в ответ на разрушительные для национальных суверенитетов влияния глобалистской стратегии. «Парадокс и противоречие современного мира, - пишет он, - скрываемые фантомом «мирового сообщества», состоят в том, что мир, становясь в ходе информационных, технологических и финансовых процессов последней трети ХХ века все более доступным, компактным, поддающимся охвату, вместе с тем давно (и чем дальше, тем больше) трагически не един» [84]. Для иллюстрации нетерпимого раскола мира по критерию благосостояния Стефан Джил приводит следующие цифры: между 1969 и 1989 гг. доля 20% богатых стран в мировом валовом продукте выросла с 70% до 83% , тогда как у 20% бедных - упала с 2,3% до 1,4%. По его данным, в мире 1,3 миллиарда человек не имеют доступа к чистой питьевой воде, 880 миллионов взрослых людей не умеют ни читать, ни писать, 770 миллионов - не могут заработать на достаточное количество еды, 800 миллионов - живут в условиях «абсолютной нищеты» [85]. По данным директора Управления социальной политики и развития Секретариата ООН Дж. Лэнгмара, в 1996 г. состояние 447 миллиардеров мира равнялось, по разным оценкам, совокупному доходу всей беднейшей половины человечества. Активы 3 богатейших миллиардеров в совокупности превосходили ВНП 48 наименее развитых стран мира [86].