Духовная жизнь советского общества в период "оттепели"

     С.П. Павлов активно выступал против ее присуждения. Ю.А. Гагарин произнес обвинительные слова в адрес этого произведения. Е. Евтушенко затаил обиду на первого секретаря ЦК ВЛКСМ С.П. Павлова, назвав его в своем стихотворении «розовощекий комсомольский вождь». Это стихотворение в тайне от цензуры он прочитал в Колонном зале, а потом опубликовал в Париже. В нашей стране оно впервые было опубликовано в самиздате. Огромное влияние на культурную жизнь страны оказал XXII съезд КПСС. С одной стороны на нем продолжилось раскрытие негативных явлений культа личности, с другой проявилось действие консервативных сил, воздействовавших на литературную политику, литературно-политическую атмосферу и литературную продукцию.

     Произведения, вызвавшие наиболее острые дискуссии  и оказавшиеся наиболее спорными, появлялись под знаком десталинизации, причем «лагерной» теме уделялось особое значение. Уже перед съездом, прежде всего в журнале «Юность», выходившем большими тиражами, были опубликованы некоторые произведения, служившие вызовом для догматически настроенных литературных критиков и функционеров Союза писателей. Консервативные силы требовали разъяснений и определения позиций.

     Особое  негодование вызвали повести  молодых авторов, вступивших в литературную жизнь после XX съезда и создавших новый тип героя. Этот герой со своими скептицизмом, недоверием старшему поколению, неудобными поисками правды и попытками уклониться от интеграции, иногда ранней, в трудовую жизнь, признанную обществом, не соответствовал официально поощрявшемуся образу энергичного молодого человека, участвовавшего в строительстве социализма. Главным представителем этого направления стал В. Аксенов. Кроме того, молодые лирики, среди которых Е. Евтушенко, А. Вознесенский, представляли свои попытки расширить тематический спектр и найти новые выразительные возможности. Ответные нападки ортодоксальных сил были направлены не столько против «отклонявшихся» произведений, сколько против их защитников.

     Творческая  позиция интеллигенции противоречила  принципам советской идеологии. В решении ЦК КПСС говорилось: «Формирование нового человека с коммунистическими чертами характера, привычками и моралью, ликвидация пережитков капитализма в сознании людей является в настоящее время одной из главных практических задач».¹²⁷ В этих целях должны были быть преодолены некоторые слабости пропагандистской работы, как, например, ее отрыв от жизни и практики коммунистического строительства. Одновременно подготавливался закон против уклонения от труда и паразитизма.

     Ответ интеллигенции прозвучал в «Новом мире» в обращении А.Т. Твардовского к читателям.¹²⁸ Этот ответ следует понимать, как попытку творческих сил обеспечить себе пространство для маневра. В развитие идей о соотношении «субъективного» и «объективного», сформулированных редакцией в августовском номере за тот же год, Твардовский подчеркивал, что литературная деятельность является самой индивидуальной и субъективной духовной деятельностью человека. Это высказывание, относящееся к литературной деятельности, служило также еще одним аргументом против идеологической критики литературных произведений, занесенных в разряд субъективных или субъективистских. Второе литературно-политическое высказывание Твардовского касалось «журнала как целостного организма» и означало подчеркивание принципа коллективности в работе редакции. Тем самым он, вероятно, имел в виду, прежде всего, общую ответственность редакции за направление журнала.

     С точки зрения свободы творчества в культурной жизни страны любопытна  статья А. Вознесенского «Мы —  май».¹²⁹ В ней говорится о мае как о символе нового. Новое, с точки зрения Вознесенского, охватывает столь различных людей и явления, как Маяковский, которого предстоит открыть заново со всем его творчеством, Пикассо, известный до сих пор благодаря только одной выставке, только что возведенный Кремлевский дворец съездов.

     Новое - это и скульптура Э. Неизвестного «Космонавт», над которой скульптор, подвергшийся в декабре того же года резким нападкам со стороны Хрущева в связи с выставкой в Манеже, тогда еще работал. Возможно, позиция Вознесенского была связана с состоявшимися примерно в то же время выборами в правление Московской организации Союза писателей, в ходе которых в этот орган были избраны и некоторые молодые авторы, I н>м числе сам Вознесенский и Евтушенко. Обсуждение решений съезда в их применении к современным искусству и литературе предпринял в ноябре 1962 г. Л. Ильичев, назначенный председателем идеологической комиссии.¹³⁰

     В центре внимания автора стоял вопрос о формировании литературного героя, который должен был пробудить у читателя желание не только жить, но и быть лучше. Ильичев призывал к борьбе за «чистоту нашего мировоззрения» с помощью убеждения и товарищеского отношения к деятелям культуры. Эта линия внешне демонстрировала отмежевание от практики, типичной для сталинской эры, но далеко не всегда соблюдалась. После XXII съезда заметно активизировались консервативные силы в культурной жизни СССР. Например, в своем приветствии по случаю 50-летия со дня рождения Кочетова известный критик В. Чалмаев однозначно интерпретировал функцию XXII съезда.¹³¹ Указав на «сердце гражданина», бьющееся в груди героев романов Кочетова, он выразил сожаление о том, что писатель в своих последних работах затратил «столько энергии для разоблачения псевдолитературных мещан» вместо того, чтобы обратиться к теме рабочего класса.

     Далее Чалмаев сформулировал задачи писателя так, что «устранение последствий культа личности» должно подчиняться «цели построения коммунизма». Такая расстановка приоритетов с необходимостью влекла за собой формулировку определенных критериев оценки новых литературных произведений, создавая тем самым материал для будущих литературно-политических и литературно-критических дискуссий. Статья Чалмаева оказалась не случайностью, а зримым подтверждением эволюции курса государственной культурной политики. Так, критика «неугодных» произведений, появлявшихся в «Юности», повлекла за собой снятие В. Катаева с поста главного редактора. Б. Полевой в качестве нового редактора «Юности» практиковал более осторожный курс в издательской политике, хотя это изменение не было заметно с первого же дня. Столь же осторожно он высказывался по поводу положения журнала и его задач.¹³²

     Вписывая  свои размышления в патетическую хвалу новой Программе партии, призванной служить отныне путеводной линией для воспитания и связав их с представлением о «творческом единстве народа», он пытался с этой точки зрения объяснить отклонения в творчестве критиковавшихся авторов, впрочем, не извиняя их. Попытку Полевого консолидировать культурную жизнь страны можно расценить как шаг, направленный на согласование процессов, шедших в прямо противоположных направлениях. В литературных и литературно-критических произведениях, поступавших в редакцию, Полевой обнаружил наличие дух крайностей, равно чуждых коммунистической морали. С одной стороны, молодые авторы жалуются на то, что их старшие коллеги оценивают новых героев в соответствии с устаревшими критериями и отрицают индивидуальность этих персонажей.

     Следствие, по словам Полевого, заключается в  том, что новое поколение литераторов отворачивается от значительных тем и впадает в «мелкотемье». С точки зрения ортодоксальной критики в разряд «мелкотемья» попадали все «личностные» темы, не отражавшие «больших» общественных процессов. Аргументация Полевого со всей очевидностью сводилась к тому, что молодые авторы искали убежища в мире частной жизни, желая спасти индивидуальность своих героев. Другую крайность, отмечал Полевой, следовало видеть в требовании «безупречных героев» в «соответствующих условиях». Эти требования, по его мнению, порождают опасность «лакировки», столь же вредной для литературы, сколь и «межотемье». Мужество в восприятии нового, считал Полевой, совместимо с моральным кодексом строителя коммунизма, более того — моральный кодекс требует такого мужества.

     Борьбы  либерального и консервативного направлений в советской литературе стала наиболее характерной чертой советской культурной жизни вплоть до снятия Н.С. Хрущева с должности в 1964 году. Важной частью противостояния стала дискуссия вокруг присуждения Ленинской премии в области литературы за 1964 г., на которую был выдвинут А. Солженицын за повесть «Один день Ивана Денисовича». Выдвижение его кандидатуры защищали в печати и на собраниях некоторые уважаемые либерально настроенные коллеги-писатели, но, в конце концов, перевесили контраргументы догматических сил в пользу не присуждения премии. Таким образом, проявилось заметное «похолодание» в культурной жизни, что вызвало негативную реакцию части творческой интеллигенции.

     Еще одно событие, подтвердившее смену  курса культурного развития - процесс против ленинградского лирика, эмигрировавшего затем в США, Иосифа Бродского в феврале-марте 1964 года. В ходе этого процесса по отношению к автору, литературную деятельность которого суд не признал нормальным трудом, впервые был применен введенный в силу в 1963 г. указ о борьбе против «тунеядства». В то время Бродский, как и другие, прежде всего молодые, авторы, был членом Литфонда, но не состоял в Союзе писателей. Тем самым на пике кампании, начатой в прессе, в качестве своего рода новой литературно-политической инстанции проявилась юстиция. Как известно, кампания против Бродского началась со статьи «Окололитературный трутень», опубликованной в газете «Вечерний Ленинград» 29 ноября 1963 г. за тремя подписями.

     Эта статья выдержана в традициях  рассмотренных в предыдущей главе публикаций против молодых лириков, выступавших у памятника Маяковскому, и характеризуется свойственной им аргументацией. И здесь уничижению литературного творчества сопутствует презрительное отношение к личности автора. Стихи Бродского характеризовались как имитация пророков пессимизма, сомнением в человеке. Они, по оценке авторов статьи, представляли собой смесь декадентства, модернизма, порнографии и явного абсурда. Следовательно, и здесь использовались понятия с негативным зарядом, применявшиеся в прошлые годы. Используя некоторые строки стихов, поэта упрекали и в том, что ему чужда Родина, а отсюда делался вывод, что он собирается предать страну.

     «Аргументы» против Бродского начинались с указания на его незаконченное среднее образование, его склонность к праздности (долгий сон, прогулки, рестораны), ограничение его трудовой деятельности случайными заработками и как результат — необходимость получать финансовую поддержку от родителей. За этим упреком просматривается связь с упомянутым Указом Верховного Совета, направленного против человека, не занимающегося «общественно-полезной деятельностью». При этом «общественная полезность» измерялась вкладом в построение коммунизма.

     Бродского упрекали далее в завышенной самооценке, проявившейся во время ряда поэтических выступлении. По мнению авторов статьи, он охотно окружает себя молодежью, практикующей тот же стиль жизни, хочет добиться славы вне рамок любого официального литературного объединения. Примечательно, что все приведенные имена друзей и коллег Бродского указывали на их еврейское происхождение. Так как сказанное относилось и к самому Бродскому, состав имен, конечно же, не случаен, даже если о национальности прямо и не говорилось. Бродскому приписывались преступные намерения, например, попытка передачи некоему американцу одной из своих рукописей, а также якобы планировавшееся, но неосуществленное похищение самолета с целью побега за границу.

     Наконец, указав в подтверждение своей  позиции на многолетнюю, но напрасную  идейно-воспитательную работу, авторы приходили к выводу: «Такому, как Бродский, не место в Ленинграде». Не говоря о сомнительной достоверности ряда высказываний, — во время последующих судебных разбирательств выяснилось, что некоторые стихотворные строчки принадлежат не Бродскому, а кое-кто из названных лиц не входит в круг его знакомых, — намерение авторов статьи просматривается четко. Как и в «деле Пастернака», надлежало возбудить «народный гнев» против «отклонявшегося» литератора. Креме того, из статьи следует с очевидностью, что за действиями Бродского, включая его выступления, велось длительное наблюдение.

     По  свидетельству Е. Эткинда, который  как современник документировал происходившее и высказывался перед судом в защиту Бродского, один из авторов статьи имел тесные контакты с КГБ. Именно он три недели спустя после появления статьи поставил вопрос о «деле Бродского» на заседании Ленинградской организации Союза писателей, председателем которой был тогда А. Прокофьев, и именно его скрытые угрозы применить свои контакты заставили Ленинградскую организацию Союза писателей передать Бродского в руки правосудия.

     В середине декабря 1963 г. Бродский был  арестован. Первый процесс против него в соответствии с законом от 10 марта 1963 г. состоялся в середине февраля 1964 г., второй, после проведенной по требованию защиты психиатрической экспертизы, в середине марта. В ходе судебных разбирательств, Бродскому ставилось в вину тунеядство, так как общественно-полезный труд отождествлялся с постоянной работой или членством в Союзе писателей. Если вспомнить дело Пастернака, то наоборот, непризнание общественной полезности писательского труда каралось исключением из Союза писателей. Договоры с издательствами и редакциями журналов, которые мог предъявить Бродский, не признавались, как и его участие в семинарах молодых лириков, не учитывались показания защиты и известных литераторов, например, Ахматовой, Маршака и Чуковского. Они хвалили талант и трудолюбие Бродского и подчеркивали, сколь трудна успешная переводческая деятельность. Приговор гласил: пять лет ссылки в северные районы Советского Союза с обязательным привлечением к труду.

     Сформировавшееся  общественное мнение интеллигенции, как  в стране, так и за ее пределами, содействовало тому, что Бродский спустя полтора года смог покинуть место ссылки. «Дело Бродского» важно с литературно-политической точки зрения потому, что речь в данном случае шла об осуждении писателя, не соответствовавшего заданным границам, творчество которого не было «признано народом» и который в то время был еще мало известен. После процесса Бродского в среде творческой интеллигенции постоянно поднимался вопрос о закрытии цензуры. На Высших курсах сценаристов и кинорежиссеров Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР в январе 1969 года были высказывания о необходимости упразднения цензуры как крепостнического пережитка.