Духовная жизнь советского общества в период "оттепели"

     Призыв  к единению мотивировался ссылкой  на итоги 40-летнего развития советской  литературы, с одной стороны, и  предстоявшим III съездом писателей - с другой. Соответствующие акценты  были расставлены также на учредительном съезде Союза Писателей РСФСР в декабре 1958 г. и на XXI съезде КПСС в феврале 1959 г. Выступления Хрущева по вопросам литературной политики («За тесную связь...») по- прежнему считались обязательными. В своей речи на приеме представителей «творческой интеллигенции», т. е. писателей, художников, композиторов и кинематографистов 8 февраля 1958 г. в Кремле⁶⁸ партийный руководитель истолковал старт спутника осенью 1957 г. как выражение высокого научного и культурного уровня СССР.

     С ростом производительности труда, по его  словам, возрастают и культурные запросы трудящихся.⁶⁹ Эта констатация подразумевает и обращение к ответственности художественной интеллигенции. «Товарищеская критика» в адрес «колебавшихся литераторов», имевшая место в прошлом году, оценивалась как успешная. Как бы в подтверждение этих слов Хрущев назвал авторов, выступивших с тех пор с хорошими книгами, например, Г. Николаеву, В. Кожевникова, А. Т. Твардовского, М. А. Шолохова и Н. Грибачева. Но именно эти писатели и не входили в число подвергшиеся критике в 1957 г. Тем самым заявление Хрущева об успехах может рассматриваться скорее как сигнал к прекращению кампании против уклонистов, чтобы дать им шанс на участие в укреплении советской литературы.

     Призью  к более тесной связи с современностью во всех жанрах искусства и предостережение от «соскальзывания» в прошлое означали два года спустя после XX съезда, первоначально посвященного осмыслению недавнего прошлого, функциональные границы истолкования его решений.

     События прошедших лет обсуждались и  на IV пленуме Правления Союза Писателей СССР в середине февраля.⁷⁰ А. Сурков подчеркнул в своем выступлении историческое значение III пленума в мае 1957 г. На этом пленуме были осуждены отклонявшиеся, оценивавшиеся как ревизионистские позиции и произведения, написанные с этих позиций. Он проложил путь к IV пленуму с его «дружеской и творческой атмосферой», по которой «все тосковали». Сурков поблагодарил партию и ЦК за их вмешательство. Как успех этого вмешательства оценивался тот факт, что во всех речах, прозвучавших на IV пленуме, «выражена партийная точка зрения». Тем самым считалось восстановленным единение партийного руководства и писателей, причем к этому единению взывали прежде всего представители ортодоксальных сил. В борьбе против «уклонистов» и «ревизионистов» был в то же время обнаружен и положительный элемент, т. к. советская литература вышла из нее «окрепшей». Ревизионисты же в этой борьбе только «выставили себя на посмешище».

     Такая точка зрения звучит куда резче, чем  выдержанная в более мягком тоне речь Хрущева, произнесенная 8 февраля 1958 г. Оно противоречит также прошлогодней кампании, которая велась со всей серьезностью и показала, что «побочные течения» представляют собой вполне реальную опасность для развития советской литературы. Одним из выходов, предостерегающих от «уклонистских» явлений в литературе, рекомендовалась «товарищеская критика» совместимая с процессом работы литератора. В качестве причины таких явлений называлось слишком раннее превращение писательского труда в профессию и связанное с этим недостаточное знание жизни. Это предложение повторялось с завидной регулярностью. О том, что дружеская атмосфера, о которой па IV пленуме мечтала М. Шагинян, была не совсем неомраченной, свидетельствует отсутствие соиздателей «Литературной Москвы» Алигер и Казакевича. В. Инбер сказала недовольство этим, оценивая такой шаг как симптом «беспокойства», все еще существующего в определенных писательских кругах.

     Кроме того, Симонов счел себя обязанным  еще раз признать свои ошибки, совершенные  на посту главного редактора «Нового мира». Вопрос о том, ожидался ли такой шаг от него полтора года спустя после опубликования романа Дудинцева «Не хлебом единым», сделал ли Симонов это по внутреннему побуждению или по тактическим соображениям ради спасения журнала остается открытым. В любом случае, этот пример ясно показывает ритуальный характер определенных культурно- политических процессов, частью которых являются и покаянные заявления. На пленуме не остались без внимания вопросы по поводу национальных культур и их отношение к русской культуре. Следует выступать против «нападок врагов», утверждающих, что русская литература навязывает другим литературам партийность и народность. На деле эти факторы в соответствующей форме присущи каждой национальной литературе. Следовательно, и в вопросе о национальных литературах обращалось внимание на позицию идеологического противника.

     С учетом подготовки III съезда писателей и в качестве своего рода «постановки задачи» для литераторов на повестку дня снова двигалось повышение художественного качества произведений. В статье, появившейся вслед за пленумом, содержалось аксиоматическое утверждение о том, что, если писатель считает себя активным строителем коммунизма, то его взгляд превращается «в подлинно эстетическое познание мира» и только тогда произведение «действительно захватит читателя».

     Из  списка членов нового Президиума СП РСФСР  явствует, что в него были избраны  и авторы, подвергшиеся год назад  публичной критике, например, Алигер и Гранин. Членом Президиума стал и Твардовский. Вопрос о том, шла ли речь при этом о «стремлении к консолидации» и на административном уровне, о своего рода предложении интеграции или о том, должны ли были некоторые «либеральные» элементы противодействовать «консервативной» репутации Союза Писателей, остается открыты. «.

     В любом случае компетенция Президиума в принятии решений была ограничена уже в силу его численности. Этот орган состоял из 121 члена.

     В конце января — начале февраля 1959 г. состоялся XXI съезд КПСС, который  еще до своего созыва оказал влияние на литературно- политическую дискуссию 1958 г.

     В результате дискуссии Устав Союза  писателей был изменен таким образом, что в определение социалистического реализма были вновь включены положения об «исторической конкретности» и «воспитательной роли советской литературы». На посту первого секретаря А. Сурков был заменен беспартийным К. Фединым, до тех пор возглавлявшим Московскую организацию. Возможно, критику вступительного доклада Суркова, временами открытую, следует понимать как сигнал его уже запланированного смещения. Вопрос о том, рассматривалась ли эта мера, как и замена Кочетова па посту главного редактора «Литературной газеты» в марте 1959 г., в качестве предложения в адрес антидогматических сил, остается открытым. Во всяком случае, во второй половине 1960-х гг. Федин не был смещен, когда его политика в качестве руководителя Союза стала приобретать все более ортодоксальные черты.

     В связи с основанием Союза писателей  РСФСР в Секретариат Союза  писателей СССР были введены председатели Союзов писателей союзных республик, наряду с четырьмя украинскими и десятью русскими членами. Предложения по изменению структуры руководящих органов выдвигались уже накануне III съезда писателей. Собрания Ленин-

77

градской  и Московской писательских организаций подтвердили, судя по сообщениям, решения III съезда писателей. В Ленинграде собрание потребовало «перестройки всей работы организации». Московская организация сочла свою роль ведущей и, следовательно, свою ответственность — возросшей. Она ставила своей задачей «перестройку сознания масс» с помощью литературы, содействующей созиданию. Единение было продемонстрировано и при этом. Критических выступлений, выходивших за линию «единения», не было, или их, по меньшей мере, не цитировали. Вместо этого подверглись осуждению некоторые «либеральные» выступления на III съезде писателей или в ходе его подготовки, например, высказывания Кирсанова, которые были расценены как попытка «злобной оценки работы коллег» и тем самым как «угроза консолидации».

     Замечания Паустовского, как говорилось на собрании, содержат «неоправданные нападки» и свидетельствуют о незнании творчества его коллег. Оба автора предостерегали, наряду с прочим, от мелочной административной опеки над литературой и дистанцировались от некоторых ходячих стереотипов литературной и литературно-критической практики. Это еще раз показывает, как доминировавшие на уровне практики ортодоксальные силы представляли себе консолидацию, и как они намеревались реализовать требование саморегулирования, выдвинутое Хрущевым. Подчеркнутая комментатором «искренняя благодарность партии», проявившаяся в выступлениях, могла быть иронически адресована и к возможности предоставления пространства для такого рода действий.

     Утверждение о том, что «больше нет объективных причин для отставания литературной критики», также касается продемонстрированной консолидации (после успешной борьбы против «ревизионизма»). Оно выражает то обстоятельство, что консолидация была декретирована, в том числе и в контексте новой фазы в строительстве коммунизма, о наступлении которой было объявлено на XXI съезде. К. Федин в качестве нового Первого секретаря Союза писателей СССР высказывался осторожнее, чтобы поначалу соответствовать отведенной ему роли объединителя обоих лагерей. Он говорил о ликвидации формального отношения писателей друг к другу в рамках Союза писателей и о содействии развитию дружеской и творческой атмосферы.⁷¹

     Кроме того, он высказывался за возрождение  традиции бригад писателей, которые, как в 30-е гг., направлялись бы, например, на отдельные стройки Сибири, чтобы собирать там новый опыт. Здесь призыв «сопровождать строительство» встретился с требованием «преодоления оторванности от жизни». Благодарность партии, пронизывавшая официальные документы, отразилась и в статье по поводу 100-летия Литфонда, который в своей нынешней форме представляет собой выражение заботы партии и правительства о писателях. Как развитие идей, высказанных на III съезде писателей, следует понимать принципиальную статью нового главного редактора «Литературной газеты» С. Смирнова о литературной критике.⁷²

     В том, что автор отмежевывается от ревизионизма, прослеживается и его приверженность «консервативным» тенденциям. Смирнов выступал против ряда последствий культа личности Сталина в литературной критике, проявившихся в схематизме, монтаже цитат, задиристости и склонности к осуждению. Он выступал за дифференцированную критику, которая при столкновении различных мнений характеризовалась бы честностью и совестливостью. Стоит отметить его внимание к читателю. Критики и читатели, но словам Смирнова, стоят на одной ступени, и речь идет о совместном анализе произведения. Критику следует заслужить право представлять мнение народа. Народ замечает, идет ли речь о его мнении или нет.

     Очевидно, в данном случае Смирнов разделил позицию антидогматических сил, в частности, Паустовского, в том, что касается самостоятельности читателей. Тем не менее, констатация Смирнова не имела последствий для «народа», так как у него едва ли были возможности публично исправлять мнения инициаторов кампаний против «отклонявшихся» авторов в случае ссылок на «вкус народа» и «отклонение народом» тех или иных произведений. «Умеренный» тон этой статьи мог объясняться тем, что «Литературная газета» после снятия Кочетова с должности главного редактора начала несколько дистанцироваться от «Литературы и жизни».

     В итоговой редакционной статье от 21 ноября 1959 г., посвященной дискуссии об «идеологической позиции писателя» проявляются ортодоксальные взгляды, например, предостережение от преувеличения индивидуальности и оригинальности отдельного автора и принижения героического по сравнению с повседневным. Правда, и здесь Кочетову пришлось расплачиваться за одну из рецензий как пример неоправданно строгой критики. Граница проводится и подтверждается в статье «Что представляет собой абстракционизм в искусстве», опубликованной в партийном журнале «Коммунист».⁷³

     Идеи  статьи, изложенные хотя и дифференцированно, но с позиций, означающих недвусмысленное отрицание, указьюают, с одной стороны, на определенную преемственность в этом вопросе, наблюдающуюся с 40-х гг.

     С другой стороны, они образуют основу для более поздних кампаний, например, той, которая началась в декабре 1962 г. Исходным пунктом аргументации является тезис о том, что борьба общественных систем отражается и в борьбе между реалистическим и антиреалистическим (формалистическим и сюрреалистическим) искусством. Абстракционизм оценивается как кульминация формалистических направлений. Он признан буржуазным обществом и представляет собой «удобное» направление, ибо «отвлекает от важных жизненных вопросов». Тем самым он представляет собой «объективную поддержку капитализма». С таким однозначным причислением абстрактного искусства к враждебному лагерю борьба против него как бы получает двойное обоснование. Вполне последовательным оказывается утверждение о том, что оно может быть преодолено только вместе с преодолением империализма.

      С определенным сожалением авторы статьи упоминали о наличии абстрактных  картин из Польши на выставке искусства социалистических стран во время фестиваля молодежи в Москве. Исходя из этой основной позиции, абстракционизм оснащался все новыми негативными эпитетами. Речь шла о его содержательной «бедности» (нельзя изображать человеческие отношения в абстрактной форме), его родстве с настроениями безысходности и цинизма и возможности его использования технически некомпетентными «шарлатанами». При всем том народ снова служит фактором аргументации, так как статья указывает на отсутствие ответственности художников-абстракционистов перед народом и на то, что это направление искусства «непонятно» ему.

      При оценке перспективы идет речь о «кризисе абстрактного искусства» на Западе и о росте реалистических течений, которые инстру- ментализируются как «союзники» социалистического реализма. Следует убедить «добросовестных формалистов» в том, что реализм представляет собой «главную линию». Такую формулировку позиций на страницах партийного органа следует понимать как формирование противовеса начатой с 1956 г. осторожной политике открытости по отношению к Западу в искусстве и литературе.