Духовная жизнь советского общества в период "оттепели"

      Посещение Хрущевым Шолохова в его родной станице  в конце ав-

«1

густа 1959 г., а также обстоятельное сообщение  об этом имело в основном две функции. Во-первых, эта встреча служила демонстрацией «подлинного демократизма» («Такое возможно только у нас»), внутренней связи между руководителем партии и знаменитым писателем как «великими гуманистами», а также миролюбия страны (в ней говорят не о вооружении, а об искусстве и литературе). Кроме того, включение в событие всей станицы внушает мысль о близости обоих главных действующих лиц к народу. С другой стороны, как речь Хрущева, произнесенная в Вешенской, так и статьи, последовавшие за ней, представляют собой сплошной панегирик Шолохову как талантливому и самостоятельному писателю, советчику, ценимому коллегами и благодетелю своего родного края.

     Особенно  подчеркивались поездки Шолохова за границу и уважение, которым он пользуется за рубежом. Обещание Хрущева взять писателя с собой на следующий год в США выглядело знаком особо высокого признания. Все эти высказывания имеют отношение к обманутой год назад надежде на присуждение Шолохову Нобелевской премии и проникнуты надеждой, которая одновременно является своего рода призывом не обойти еще раз этой честью его, писателя, официально признанного в Советском Союзе в противоположность Пастернаку.

     В целом, экономический и культурный подъем страны на рубеже 1950-1960-х гг., декретированный в связи с XXI съездом  и началом семилетки, рассматривался «консервативными» силами в Союзе писателей и партийным руководством как внутриполитический фактор новой консолидации творческой интеллигенции или как предложение достигнуть нового консенсуса. Опубликование на Западе «отклоняющегося» романа Б. Пастернака и связанное с присуждением ему Нобелевской премии участие западной общественности помешало консолидации и вызвало кратковременную кампанию против писателя. Антидогматические силы в эти годы не выступали так явно, как в 1956-1957 гг., но в связи с III съездом писателей они нашли новый повод настойчиво выступить за создание высокоценных в эстетическом отношении произведений и предостеречь от появления литературы, лишенной художественных качеств и ограничивающейся только иллюстративным сопровождением подъема в стране.

      Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 1 октября 1959 г. «О литературно-художественных альманахах» официально разрешило эту форму публикации и является как бы позднейшим отражением эксперимента «Литературной Москвы». И в этом случае разрешение подразумевает возможность контроля. В центре этого периода стоит XXII съезд КПСС. Его «два лика» — продолжение раскрытия негативных явлений, официально начатого в 1956 г. на XX съезде, и усиление «пафоса созидания», ясно прослеживавшегося уже на XXI съезде, воздействовали на литературную политику, литературно-политическую атмосферу и литературную продукцию. Произведения, вызвавшие наиболее острые дискуссии и оказавшиеся наиболее спорными, появлялись под знаком десталинизации, причем «лагерной» теме уделялось особое значение.

      Уже перед съездом, прежде всего в  журнале «Юность», выходившем большими тиражами, были опубликованы некоторые произведения, служившие для догматически настроенных литературных критиков и функционеров Союза писателей вызовом, требовавшим все новых разъяснении и определения позиций. Речь идет большей частью о повестях молодых авторов, вступивших в литературную жизнь после XX съезда и создавших новый тип героя. Этот герой со своими скептицизмом, недоверием старшему поколению, неудобными поисками правды и попытками уклониться от интеграции, иногда ранней, в трудовую жизнь, признанную обществом, не соответствовал официально поощрявшемуся образу энергичного молодого человека, участвовавшего в строительстве социализма. Как одного из главных представителей этого направления следует назвать В. Аксенова. Кроме того, и молодые лирики, среди которых Е. Евтушенко, А. Вознесенский и др., представляли свои попытки расширить тематический спектр и найти новые выразительные возможности. Из поэтических выступлений у памятника Маяковскому родились первые подпольные журналы, нашедшие отклик в официальной печати.

     Оказалось, что ориентиры для литературно-политической и литературно-критической дискуссий, как и накануне XX съезда, шли в основном снизу, т. е. от самого литературного процесса, а литературно- политические инстанции, включая партию, прежде всего, реагировали на это, отмежевываясь или иногда соглашаясь и поощряя. Как и в 19561957 гг., нападки ортодоксальных сил и в этот раз были направлены не только против «отклонявшихся» произведений, но и против их защитников, также бравших слово в печати.

     Эти нападки, эта реакция основывались на определенных принципах, мимо которых проходила или интерпретировала по-своему молодая литература. В рамках социалистического реализма теперь, после III съезда, воспитательная роль советской литературы, положение о которой было снова введено в Устав Союза писателей, сказалось сильнее, причем именно в связи с декретированным экономическим подъемом. Наряду с семилетним планом и фазой «развернутого перехода к коммунизму» существенную роль в формировании общественно-политической атмосферы играл и первый полет человека в космос в 1961 г.

     В решении ЦК КПСС говорилось: «Формирование  нового человека с коммунистическими чертами характера, привычками и моралью, ликвидация пережитков капитализма в сознании людей является в настоящее время одной из главных практических задач».⁷⁴ В этих целях должны были быть преодолены некоторые слабости пропагандистской работы, как, например, ее отрыв от жизни и практики коммунистического строительства. Одновременно подготавливался закон против уклонения от труда и паразитизма.

     В центре воспитательной работы в вышеописанном  смысле стояла молодежь, которая после  официального расчета с прошлым может и должна, как бы необремененная его грузом, повернуться к будущему. Сказанное надо понимать таким образом, что партийное руководство отказало молодежи в анализе недавнего прошлого и ей не следует более иметь собственного мнения. Опубликованное в «Новом мире» «Слово к читателям «Нового мира» Твардовского⁷⁵ следует понимать как последовательное продолжение его попыток обеспечить пространство для маневра.

     В развитие идей о соотношении «субъективного»  и «объективного», сформулированных редакцией в августовском номере за тот же год, Твардовский подчеркивал, что литературная деятельность является самой индивидуальной и субъективной духовной деятельностью человека. Это высказывание, относящееся к литературной деятельности, служило также еще одним аргументом против огульных осуждений содержания литературных произведений, занесенных в разряд субъективных или субъективистских и включало призыв к внимательному восприятию работ, ставших объектом обсуждения. Второе литературно-политическое высказывание Твардовского касалось «журнала как целостного организма» и означало подчеркивание принципа коллективности в работе редакции. Тем самым он, вероятно, имел в виду, прежде всего, общую ответственность за направление журнала и пытался предупредить индивидуализацию ответственности за «неугодные» произведения.

     Обсуждение  решений съезда в их применении к  современным искусству и литературе предпринял в ноябре 1962 г. Л. Ильичев, назначен-

и и Я) тч

ныи председателем  идеологической комиссии. В центре внимания автора стоял вопрос о формировании литературного героя, который должен был пробудить у читателя желание не только жить, но и быть лучше. Снова, на этот раз на примере «Звездного билета» Аксенова и пьесы В. Розова «АБВГД», были поставлены под сомнение типы героев, выведенных в этих произведениях. Как и в 1957 г., представление отрицательных примеров ограничивается двумя произведениями и авторами. (Тогда речь шла о Дудинцеве и Яшине).

     Критика в адрес «молодой литературы», высказывавшаяся с 1960 г., суммировалась таким образом, чтобы показать, что одностороннее, поверхностное и ложное изображение жизни, дешевый скептицизм и дурной жаргон, — а характеристика обоих произведений сводилась только к этим признакам, — не имеют ничего общего с мужеством и остротой постановки проблем. Тем самым предпринимался следующий шаг для того, чтобы «демифологизировать» и «разоблачить» авторов в глазах читателей, в том числе молодых. Автор статьи указывал, что литературным критикам, поддерживавшие этих писателя и драматурга, следовало бы больше прислушиваться к «голосу народа» и ориентироваться на «здоровый вкус» трудящихся.

     Если  вспомнить в данной связи о  воспитательной функции советской литературы и литературной критики, то, заостряя формулировку, можно сказать, что масса трудящихся со своим «здоровым вкусом» как бы была призвана решать, какого рода литературой она хочет воспитываться. Ильичев призывал к борьбе за «чистоту нашего мировоззрения» с помощью убеждения и товарищеского отношения к деятелям культуры. Эта линия внешне демонстрировала отмежевание от практики, типичной для сталинской эры, но далеко не всегда соблюдалась. Тезис, согласно которому действительность не нуждается в приукрашивании, также содержал обычное с 1953 г. дистанцирование от «лакировочного» подхода, будто подразумевая призыв к социальной критике. Возможно, и Твардовский хотел такого понимания тезиса, сформулированного им на съезде партии.

     В своем приветствии по случаю 50-летия  со дня рождения Кочето- ва, В. Чалмаев  однозначно интерпретировал функцию XXII съезда.⁷⁶Указав на «сердце гражданина», бьющееся в груди героев романов Ко- четова, и выразив сожаление о том, что писатель в своих последних работах затратил «столько энергии для разоблачения псевдолитературных мещан» вместо того, чтобы обратиться к теме рабочего класса, Чалмаев сформулировал задачи писателя так, что «устранение последствий культа личности» должно подчиняться «цели построения коммунизма».

     Такая расстановка приоритетов с необходимостью влекла за собой формулировку определенных критериев оценки новых литературных произведений, создавая тем самым горючий материал для будущих литературно-политических и литературно-критических дискуссий. Хотя критика «неугодных» произведений, появлявшихся в «Юности», и повлекла за собой снятие В. Катаева с поста главного редактора, несколько позже как в редакции этого журнала, так и в Московской организации Союза писателей имели место кадровые процессы обратного характера. Также непоколебленной, судя по литературно-политической атмосфере, оставалась уверенность антидогматических сил и молодых авторов, особенно если рассматривать как симптоматичную в этом отношении статью А. Вознесенского, посвященную празднику 1 Мая.

     Подобно Симонову в начале его работы на посту главного редактора «Нового мира» (1954-1955 г.), Б. Полевой в качестве главного редактора «Юности» практиковал осторожный курс в издательской политике, хотя это изменение не было заметно с первого же дня. Столь же

87

осторожно он высказывался по поводу положения  журнала и его задач.

     Вписывая  свои размышления в патетическую хвалу новой Программе партии, призванной служить отныне путеводной линией для воспитания и связав их с представлением о «творческом единстве народа» в то время, он пытался с этой точки зрения объяснить отклонения в творчестве критиковавшихся молодых авторов, не извиняя их. Но одну лишь попытку объяснения можно расценить как шаг, направленный на согласование процессов, шедших в противоположных направлениях.

     В литературных и литературно-критических  произведениях, поступавших в редакцию, Полевой обнаружил наличие дух крайностей, равно чуждых коммунистической морали. С одной стороны, молодые авторы жалуются на то, что их старшие коллеги оценивают новых героев в соответствии с устаревшими критериями и отрицают индивидуальность этих персонажей. Следствие, по словам Полевого, заключается в том, что новое поколение литераторов отворачивается от значительных тем и впадает в «мелкотемье».

     С точки зрения ортодоксальной критики  в разряд «мелкотемья» попадали все «личностные» темы, не отражавшие «больших» общественных процессов. Аргументация Полевого со всей очевидностью сводилась к тому, что молодые авторы искали убежища в мире частной жизни, желая спасти индивидуальность своих героев. В противоположность этому он указывал на героев 1920-х и 30-х гг., — Левинсона из «Разгрома» Фадеева и Корчагина из «Как закалялась сталь» Н. Островского, — представлявших собой индивидуальности, но отнюдь не «приглаженные характеры».

     Другую  крайность, отмеченную Полевым, следовало видеть в требовании «безупречных героев» в «соответствующих условиях», которое выдвигала часть литературных критиков и в 1960-е гг. Но это, по его мнению, создаст «микроклимат» и породит опасность «лакировки», столь же вредной для литературы, сколь и «мелкотемье». Автор статьи, обрисовав фон, состоящий из различных направлений литературной критики, будто бы проявляет понимание «попыток бегства» молодых литераторов, не одобряя их. Но в то же время он подчеркивал, что многие молодые авторы ездили на целину и обнаружили свою восприимчивость ко всему прекрасному и отвергали все «ложное».

     Мужество  в восприятии нового, считал Полевой, совместимо с моральным кодексом строителя коммунизма, более того — моральный кодекс требует такого мужества. Совсем иное впечатление, нежели программный «номер на канате», исполненный Полевым, производила статья А. Вознесенского «Мы — май», опубликованная в «Литературной газете» 1 мая 1962 г. В ней в эйфорических тонах говорится о мае как о символе нового.