Элементы мифореставрации в современной рок-поэтике

Новый мощный всплеск неомифологизма в российской культуре приходится на «оттепельные» 60-е годы и продолжается по сей день. Он повлиял на творчество представителей практически всех литературных течений и эстетических тенденций литературы последних десятилетий. Современный неомифологизм имеет ряд специфических характеристик. Во-первых, он часто имеет иронический, пародийный характер. Таковым он бывает, например, в произведениях жанра научной фантастики. Так, в романах А. и Б. Стругацких «Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о тройке» неомифологическая

– 75 –

ирония появляется вследствие того, что мифологические образы, темы и мотивы помещаются в новый, чуждый им социальный контекст и из-за этого не только утрачивают свой сакральный характер или его видимость, но и пародийно адаптируются к этому контексту, становясь смешными. Пародийным характером отличаются современные неомифологические произведения, построенные по принципу «проекции мифологического контекста на наш железный век». Примером тому являются «Антисказка» и «Песня-сказка о нечисти» В. Высоцкого. Иной образец неомифологической иронии в современной литературе – поэзия Д.А. Пригова и проза                      Л. Петрушевской. Д. А. Пригов под маской серьезности и даже пафосности вкладывает в готовую и как будто не искаженную пародией мифологическую модель новое содержание, абсурдное само по себе и делающее абсурдной данную модель. Таков, например, цикл его стихов «Апофеоз милиционера».     Л. Петрушевская в своих рассказах имитирует так называемый городской    миф – наполовину детскую страшилку, наполовину быличку. При этом мастерски имитируется стиль такого рода повествования с нарочито упрощенными лексикой и синтаксисом, нарочитым обыденно-спокойным тоном рассказа о необыкновенных, мистических событиях, неожиданно короткими концовками, указывающими на нереальность и логическую невозможность описанного (цикл «В садах других возможностей») [68; с. 47].  

Одной из важных тенденций современного неомифологизма является также создание «произведений-мифов». Неомифологизм в них не самоцель, а одно из средств осмысления мира, использующее эффект остранения; с помощью него решаются не только вечные, но и актуальные проблемы. Таковы, например, «роман-миф» Стругацких «Отягощенные злом», «новелла-миф» Искандера «Джамхух – сын оленя, или Евангелие по-чегемски».     Наследием символистов и акмеистов является культурный универсализм, характерный для современных произведений с неомифологическим подтекстом. Наиболее полно он проявляется в поэзии. Лирический герой И. Бродского – это одновременно и культурно-историческая маска, и некое перевоплощение в Плиния («Письма римскому другу»), Одиссея («Одиссей Телемаку») и т.д. Время и пространство в его стихах проницаемы, причем проницаемы произвольно,  условны, готовы к метаморфозам, и Вертумн всегда может встретиться лирическому герою и увести его в свой античный мир. Главное в поэзии Бродского – «Я» поэта, которое также не имеет незыблемой формы: сменяются тела, условия существования, время, пространство, иные материальные особенности и категории, но не меняется духовная суть «Я». Формула неомифологизма Бродского – «Я» = Вечность = время = язык = культура, но ≠  телесное состояние [69; с. 59 – 60].

Неомифологизм в современных русских художественных текстах может быть представлен в виде фантасмагории. Например, в форме описания иного, фантасмагорического мира, который сравнивается с миром обыденным, имеет с ним общие черты, часто гиперболизированные или гротескно изображенные. Часто  такая форма неомифологического подтекста или текста используется для

– 76 –

того же остранения. Пример тому – философская сказка Ф. Искандера «Кролики и удавы». Миф может входить в текст в форме фантасмагории в обыденном мире. В этом случае наблюдается соединение точных бытовых деталей, деталей современности с собственно фантасмогорическим началом, что создает эффект правдоподобия. Особенно наглядно эта форма проявляется в поэзии («Вертумн» Бродского), где лирический герой тесно связан с биографическим автором и при этом легко попадает в фантасмагорические ситуации. В прозе это некоторые расказы Петрушевской («Бог Посейдон»), повесть А. Кабакова «Салон» и др. Чаще всего фантасмагория в современной литературе встречается в форме перехода из мира бреда в мир реальности, которая становится ирреальной. Обычно в таких случаях лишь один герой (тот, чей бред и стал реальностью) оказывается на пересечении реального и нереального миров. Другие персонажи либо вообще ничего не замечают, либо воспринимают фантасмагорию как нечто обыденное. Пример первой ситуации «Новый Гулливер» Петрушевской, второй – «Крокодил» В. Кантора. Наконец, неомифологическая фантасмагория может проявляться в тексте в форме болезненно искаженного сознания героя. Это фантасмагоричность в сознании, а не вовне. Отчасти эта форма неомифологической фантасмагории является литературным воплощением постмодернистского утверждения мира как бреда. Примером этого воплощения служит повесть Вен. Ерофеева «Москва – Петушки» [69; с. 60].

Неомифологизм в современной российской литературе социологизирован. Вообще, социологизированность – это та черта, которая коренным образом отличает российский постмодернизм от европейского и американского, являясь при этом универсальной особенностью русской литературы как таковой. Социологизированность современного неомифологизма – это, прежде всего, появление в литературе социальной мифологии в форме жанра антиутопии («Москва 2042» В. Войновича, «Демгородок» Ю. Полякова и пр.) [69; с. 60].

 Наличие неомифологического  подтекста в российской рок-поэзии  очевидно.  Для его обнаружения достаточно проанализировать тематику данных текстов. Авторы многих из них оперируют известными мифологическими темами, мотивами и антиномиями. Наиболее же частотными в данных текстах являются мифологемы жизни и смерти, вечности и времени, света и тьмы, холода и тепла, Бога и Сатаны, ветра, воды, звезд и некоторые другие. Так например, на полухристианской, полуязыческой антиномии жизнь↔смерть строится текст песни группы «ДДТ» «На небе вороны». Христианская трактовка данной антиномии в стихотворении подтверждается мотивами монахов («На небе вороны, под небом монахи»), храма («Меня отпевали в громадине храма»), иконы («Смахнула две капли на каплю иконы»), свечи и кадила («Свеча догорела, упало кадило»). Языческая традиция в тексте проявляется прежде всего в особенностях отношения к феномену смерти. Бренность тела воспринимается относительной: после смерти героиня не перестает воспринимать окружающее «телесно»:

 

– 77 –

И я между ними в расшитой рубахе

Лежу на просторе, тиха и пригожа,

И солнце взрослее и ветер моложе.

Налицо языческое олицетворение природы: «солнце взрослее», «ветер моложе»; «Весна, задрожав от печального звона, / Смахнула две капли на каплю иконы», «Земля, застонав, превращалась в могилу». По языческой традиции душа героини после смерти становится  птицей.

На антиномии жизнь↔смерть выстроены тексты песен «Кино» («Группа крови», «Война», «Мама, мы все сошли с ума»), «ДДТ» («Мертвый город. Рождество»), «Машина времени» («Памяти Джона Леннона»), «Крематорий» («Проходящие мимо», «Таня», «Безобразная Эльза», «Аутсайдер», «Мусорный ветер»), «Чайф» («Поплачь о нем»), «Аквариум» («Я – змея), «Ария» (Звезда Профит», «Тореро»), «Агата Кристи» («Мотоциклетка», «Декаданс», «Кошка»).

И есть чем платить, но я не хочу

Победы любой ценой.

Я никому не хочу ставить ногу на грудь.

Я хотел бы остаться с тобой,

Просто остаться с тобой,

Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.

Группа крови - на рукаве,

Мой порядковый номер - на рукаве,

Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:

Не остаться в этой траве,

Не остаться в этой траве.

Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи! («Группа крови»)

 

Где-то есть люди, для которых есть день и есть ночь.

Где-то есть люди, у которых есть сын и есть дочь.

Где-то есть люди, для которых теорема верна.

Но кто-то станет стеной, а кто-то плечом,

Под которым дрогнет стена.

Земля. Небо.

Между Землей и Небом - Война!

И где бы ты не был,

Что б ты не делал -

Между Землей и Небом - Война! («Война»)

 

Сталь между пальцев, сжатый кулак.

Удар выше кисти, терзающий плоть,

Но вместо крови в жилах застыл яд, медленный яд.

Разрушенный мир, разбитые лбы, разломанный надвое хлеб.

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,

А кто-то так рад, кто-то так рад...

Мама, мы все тяжело больны...

– 78 –

Мама, я знаю, мы все сошли с ума...

Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:

Руки прочь, прочь от меня!

Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.

Что будет стоить тысячи слов,

Когда важна будет крепость руки?

И вот ты стоишь на берегу и думаешь: "Плыть или не плыть?"

Мама, мы все тяжело больны...

Мама, я знаю, мы все сошли с ума...

       («Мама, мы все сошли с ума»)

 

Не пройти мне ответа там, где пулей вопрос,

Где каждый взгляд миллиметр, время – пять папирос.

Мёртвый город хоронит свои голоса,

Потерялись и бродят между сиен небеса.

Рождество наступило. В подвале темно.

Сколько душ погубило напротив окно.

Я забыл, что в природе ещё что-то есть...

(«Мёртвый город. Рождество»)

 

Скажи, мой друг,

Зачем мы так беспечны?

В потоке дней

И суматохе дел.

Не помним мы,

Что век не будет вечным

И всем путям

Положен свой предел. («Памяти Джона Леннона»)  

 

Мусорный ветер, дым из трубы,

Плач природы, смех сатаны,

А всё оттого, что мы

Любили ловить ветра и разбрасывать камни.

Песочный город, построенный мной,

Давным-давно смыт волной.

Мой взгляд похож на твой,

В нём нет ничего, кроме снов и забытого счастья.

Дым на небе, дым на земле,

Вместо людей машины,

Мёртвые рыбы в иссохшей реке,

Зловонный зной пустыни.

Моя смерть разрубит цепи сна,

Когда мы будем вместе! («Мусорный ветер»)

 

– 79 –

Эй, тореро, жизнь как миг:

Опять звучит трубы призывный зов.

Эй, тореро, ты или бык?

Качаются чаши весов.

Бог хранит тебя!

Смерть щадит тебя!

Неба белый платок,

Кровь и жёлтый песок,

Крик отчаянья. Бык – живая мишень!

Под восторженный вой

Ты играешь с судьбой.

Пусть не знает никто,

Что творится в душе.  («Тореро»)

Другие мифологические антиномии – космос↔хаос, земля↔небо, свет↔мрак, вечность↔время и пр. – также часто актуализируются в рок-стихах. Причем делается это преимущественно в мифологической традиции: «Между Землей и Небом – Война» («Война», гр. «Кино»), «Вытоптали поле, засевая небо» (А. Башлачев «Лихо»); «То ли вечность, то ли вонь» («Мертвый город. Рождество», гр. «ДДТ»), «Не помним мы, что век не будет вечным /      И всем делам положен свой предел» («Памяти Джона Леннона», гр. «Машина времени») и т.д. Стремление к антиномичности – одна из главных черт русской рок-поэзии. В приведенных и многих других текстах подобного рода утверждается переменчивость мира: ничего не окончательно, все имеет свое завершение, после чего начинается нечто иное, зачастую противоположное. И эта цепь, вернее, круговорот перемен – вечен [69; с. 61 – 62]. Ср:

Раньше в это время было темно,

А сейчас совсем светло.

Время бежит вперед,

И мы бежим вместе с ним

(Майк Науменко)

 

Она твердила мне о тайне сна.

О том, что все в конечном счете растает без следа,

Как то вино, что было выпито вчера.

(«Крематорий», «Таня»)

 

Время менять имена!

Время менять имена!

Настало время менять!

(«Алиса», «Время менять имена»).

Неомифологизм рок-поэтов может быть ироничен, иметь пародийный характер. В «Песенке про корову» («Машина времени») иронически подаются мотивы зооморфизма (на них построен текст); в песне «Крепость» («Чайф») герой говорит: «Ты – мое небо, я облако в этой дали./ Правда, радиоактивен с

– 80 –

прошлой субботы»; «Ты – свод законов на этой Земле. / Я же параграф или исключение»; социальная мифология пародийно подается в «Лето (песня для Цоя)» (Майк Науменко): «Лето! / Недавно я услышал где-то, / Что скоро прилетит комета, / И что тогда мы все умрем»; мифологическая ирония пронизывает текст песни «Ехан Палыч» («Тайм Аут»).

Лето!

Я изжарен, как котлета.

Время есть, а денег нету,

Но мне на это наплевать.

Лето!

Я купил себе газету.

Газета есть, а пива нету.

И я иду его искать.

Лето!

Оно сживет меня со свету.

Скорей карету мне, карету,

А впрочем подойдет и квас.

 

Лето!

Штаны истерты, как монета.

Во рту дымится сигарета,

Иду купаться в водоем.

Лето!

Недавно я услышал где-то,

Что скоро прилетит комета,

И что тогда мы все умрем.   («Лето»)

Культурный универсализм, характерный для неомифологизма современной российской литературы, присутствует в рок-поэзии преимущественно в форме специфического космополитизма и в форме неопределенности мифологической традиции (только христианские темы и мотивы в данных текстах поддаются идентификации, языческие же универсальны, как правило, архетипичны и характерны для любой мифологии).

Фантасмагоричность также присуща неомифологизму рок-поэтов, т.к. многие их тексты строятся на принципе фантасмагоричности. Чаще всего это – фантасмагория бреда, как в «Мама, мы все сошли с ума» («Кино»), «Мертвый город. Рождество» («ДДТ»), «Мусорный ветер» («Крематорий»), «Мотоциклетка» и «Декаданс» («Агата Кристи») и т.д.