Толкование норм права

Примером изъяснительного  толкования может быть интерпретация ч. 2 ст. 302 ГК РФ: "Если имущество приобретено безвозмездно от лица, которое не имело права его отчуждать, собственник вправе истребовать это имущество во всех случаях". Однако возможен случай, когда безвозмездный приобретатель имущества у лица, не имевшего права на его отчуждение, в свою очередь отчуждает это имущество через возмездную сделку. По буквальному смыслу приведенной выше нормы первый безвозмездный переход имущества от незаконного отчуждателя влечет за собой его виндикацию в любом случае, невзирая на характер всех последующих сделок. Но положение добросовестного возмездного приобретателя, получившего его от первичного безвозмездного приобретателя, по справедливости ничем не должно отличаться от положения добросовестного возмездного же приобретателя, который мог бы получить имущество непосредственно от неуправомоченного отчуждателя. В этой связи норму, изложенную в ч. 2 ст. 302 ГК РФ, следует понимать в том смысле, что в приведенной в ней ситуации собственник вправе истребовать имущество только тогда, когда безвозмездный приобретатель от неуправомоченного лица является непосредственно ответчиком по иску*(63).

4. Исправляющее (коррекционное)  толкование

В некоторых, чрезвычайно  редких, случаях порок нормы заключается  в том, что слова законодателя выражают совершенно другую мысль, чем та, которую он намеревался вложить или должен был вложить в данную норму. Это может являться следствием редакционных ошибок в тексте закона, а иногда и смысловых просчетов законодателя, из-за которых буквальное применение нормы вело бы к абсурду либо к противоречию с другой нормой, имеющей приоритет перед данной. Кроме того, может возникнуть потребность в изменении содержания нормы даже вопреки ранее сформулированной воле законодателя, выраженной в ней достаточно определенно, если общественные отношения, послужившие основанием нормы, хотя и сохранились, но претерпели существенные изменения, явно получив совершенно иной социальный смысл (см. об этом § 2 гл. I). Во всех этих случаях норма подвергается исправляющему, или коррекционному (interpretatio correctiva - лат.), толкованию. Таким образом, можно выделить четыре разновидности коррекционного толкования:

а) технико-коррекционное  толкование, исправляющее очевидные  редакционные промахи в тексте закона;

б) рационально-коррекционное толкование "от абсурда" (ab absurdo, лат. - отталкиваясь от нелепого), исправляющее явные смысловые несообразности интерпретируемой нормы;

в) легально-коррекционное  толкование, приводящее содержание нормы  в соответствие с нормой, имеющей большую юридическую силу;

г) модернизационное коррекционное  толкование, приводящее содержание нормы  права в соответствие с иным смыслом  подлежащих урегулированию общественных отношений, т.е. выявляющее ее объективный  правовой смысл в других социальных условиях.

Наиболее простой иллюстрацией технико-коррекционного толкования могут  служить примеры исправления  явных ошибок законодателя. Так, в ч. 7 ст. 448 УПК РФ 2001 г. сначала ошибочно была дана ссылка на п. 7 ч. 1 ст. 27 УПК РФ, который в редакции Федерального закона от 24 июля 2002 г. N 103-ФЗ был переименован в п. 6, хотя и до этого момента данное несоответствие не принималось в расчет правоприменителями.

Приведем теперь пример рационально-коррекционного толкования. Согласно п. 4 ч. 1 ст. 237 УПК РФ судья должен возвратить уголовное дело прокурору, когда имеются установленные ст. 153 УПК РФ основания для соединения дел. В одном производстве могут быть соединены уголовные дела в отношении: а) нескольких лиц, совершивших одно или несколько преступлений в соучастии; б) одного лица, совершившего несколько преступлений; в) лица, обвиняемого в заранее не обещанном укрывательстве преступлений, расследуемым по этим уголовным делам. Но по первым двум из указанных оснований для соединения дел обычно необходимо вынесение и предъявление обвиняемому нового обвинения (например, о совершении преступления в соучастии, совершении преступлений в совокупности). При этом требуется проведение следственного действия - допроса обвиняемого (ст. 173 УПК РФ), вслед за которым может возникнуть необходимость в производстве и ряда иных следственных и других процессуальных действий (очных ставок и т.д.). Но запрет на производство следственных действий, "не предусмотренных настоящей статьей", делает невозможным дополнительный допрос обвиняемых и проведение других процессуальных действий, связанных с окончанием предварительного расследования, с учетом изменения обвинения (ст. 215-220, 221-222, 223-226 УПК РФ). Однако ясно, что пяти суток, предоставленных прокурору для устранения допущенных нарушений, для выполнения этих действий будет, как правило, недостаточно.

Выход из данной ситуации состоит в рационально-коррекционном  толковании, поскольку слова законодателя, как представляется, выражают здесь совершенно другую мысль, чем та, которую он пытался вложить в эти нормы. Согласно ч. 4 ст. 237 УПК РФ "производство каких-либо следственных или иных процессуальных действий, не предусмотренных настоящей статьей (курсив наш), по уголовному делу, возвращенному прокурору, не допускается". И несмотря на то что названной статьей предъявление нового обвинения, дополнительных допросов обвиняемых и т.д. не предусмотрены, необходимость их выполнения подразумевается ст. 153 УПК РФ (не случайно ч. 4 ст. 237 УПК РФ признана не соответствующей Конституции РФ постановлением Конституционного Суда РФ от 8 декабря 2003 г. N 18-П).

Легально-коррекционное  толкование меняет содержание нормы, подчиняясь норме, обладающей большей силой. Примером подобного толкования явилась в  свое время интерпретация Верховным  Судом Российской Федерации ч. 1 ст. 239-6 ГПК РСФСР, которая устанавливала, что жалоба на действия государственного органа, общественной организации или должностного лица, нарушающие права и свободы граждан, могла быть рассмотрена судьей единолично с согласия лица, подавшего эту жалобу. Однако принятие во внимание позиции лишь одного из участников судопроизводства по вопросу о составе суда, рассматривающего дело, не соответствовало принципу равноправия участников судебного разбирательства.

Мнение всех лиц, участвующих в деле, должно было иметь то же самое юридическое значение, что и мнение лица, подавшего жалобу (ст. 6 ГПК РСФСР). Исходя из этого Пленум Верховного Суда РФ в п. 13 постановления от 21 декабря 1993 г. N 10 "О рассмотрении судами жалоб на неправомерные действия, нарушающие права и свободы граждан" разъяснил, что жалоба может быть рассмотрена судьей единолично. Тем самым Пленум Верховного Суда изменил содержание ч. 1 ст. 239-6 ГПК РСФСР и по сути сформулировал применительно к определению состава суда иную, но более легитимную норму, ибо буквальное применение ч. 1 ст. 239-6 ГПК сопровождалось бы нарушением принципа равноправия сторон, т.е. более общей и приоритетной нормы права (ст. 14 ГПК РСФСР).

Разновидностью легитимного коррекционного толкования является конституционное исправляющее толкование законодательных норм. Так, в постановлении Конституционного Суда РФ от 25 января 2001 г. N 1-П "По делу о проверке конституционности положения пункта 2 статьи 1070 Гражданского кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан И.В. Богданова, А.Б. Зернова, С.И. Кальянова и Н.В. Труханова" Конституционный Суд РФ указал, что "суд общей юрисдикции или арбитражный суд, на основании статьи 120 Конституции Российской Федерации самостоятельно решая вопрос о том, подлежит ли та или иная норма применению в рассматриваемом им деле, уясняет смысл нормы, т.е. осуществляет ее казуальное толкование. Вместе с тем в судебной практике должно обеспечиваться конституционное истолкование подлежащих применению норм. Как следует из части второй статьи 74 Федерального конституционного закона "О Конституционном Суде Российской Федерации"", конституционное истолкование нормативного акта или отдельного его положения, проверяемого посредством конституционного судопроизводства, относится к компетенции Конституционного Суда Российской Федерации, который, разрешая дело и устанавливая соответствие Конституции Российской Федерации оспариваемого акта, в том числе по содержанию норм, обеспечивает выявление конституционного смысла действующего права. В таком случае данное им истолкование, как это вытекает из части второй статьи 74 Федерального конституционного закона "О Конституционном Суде Российской Федерации" во взаимосвязи с его статьями 3, 6, 36, 79, 85, 86, 87, 96 и 100, является общеобязательным, в том числе для судов".

Модернизационное коррекционное  толкование имело, например, место при  интерпретации Высшим Арбитражным  Судом условий принятия судом  апелляционной инстанции дополнительных доказательств, которая дана в п. 9 постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда от 19 июня 1997 г. N 11 "О применении Арбитражного процессуального кодекса РФ при рассмотрении дел в апелляционной инстанции". В соответствии со ст. 155 АПК РФ 1995 г. дополнительные доказательства могли быть приняты арбитражным судом апелляционной инстанции, только когда заявитель обосновал невозможность их представления в суде первой инстанции по не зависящим от него причинами (новый АПК РФ 2002 г. практически повторил это положение, дополнив его лишь указанием на то, что суд признает эти причины уважительными). Практическое применение данного правила приводило к тому, что лица, участвующие в деле, не могли представить дополнительные доказательства, упущенные ими в суде первой инстанции (например, в силу того, что они не посчитали эти доказательства существенными либо полагали, что и имеющиеся доказательства достаточны, либо полагали, что доказательство не относится к данному делу). Подобные просчеты, допущенные в ходе судебного разбирательства, часто могут быть выявлены только после провозглашения решения суда. Статья 155 АПК РФ 1995 г. (как, впрочем, и ст. 268 АПК 2002 г.) не позволяла исправить такие ошибки, что препятствовало суду апелляционной инстанции вынести действительно обоснованное решение. С учетом этих обстоятельств в п. 9 постановления Пленума ВАС РФ от 19 июня 1997 г. N 11 норма об условиях принятия судом апелляционной инстанции дополнительных доказательств была изложена иначе: "Дополнительные доказательства могут быть не приняты судом апелляционной инстанции, если будет установлено, что заинтересованное лицо в суде первой инстанции вело себя недобросовестно и не представило эти доказательства с целью затянуть процесс"*(64).

Таким образом, норма процессуального закона была интерпретирована судом так, что ее содержание стало существенно иным - вместо допуска в процесс дополнительных доказательств лишь в тех случаях, когда сторона по независящим от нее причинам не сумела представить эти доказательства в суд первой инстанции, апелляционный суд должен принимать такие доказательства всегда, за исключением случаев злоупотребления заинтересованными лицами своими правами. Весьма показательна оценка данного постановления Высшего Арбитражного Суда, данная в юридической литературе. Так, например, М.З. Шварц пишет: "В условиях становления рыночных отношений (курсив наш), отсутствия у субъектов предпринимательства опыта ведения дел и защиты своих прав в арбитражном суде, низкого уровня правовой грамотности, непрерывного усложнения и изменения законодательства, нестабильности судебной практики правила процессуального закона не должны содержать неоправданные препятствия для исправления недостатков процессуального поведения спорящих сторон, а в конечном счете, для вынесения законных и обоснованных решений. Представляется, что в современных условиях именно полная апелляция отвечает потребностям практики и создает условия для полноценной защиты нарушенных или оспоренных прав и интересов субъектов предпринимательских отношений"*(65). Другими словами, Высший Арбитражный Суд Российской Федерации применил исправляющее толкование нормы, руководствуясь актуальными запросами экономической жизни.

Легально-коррекционное  толкование может сочетаться с модернизационным, что, как будет показано ниже (см. п. 4 § 4 гл. II), лишь и является приемлемым, поскольку исключает упрек правоприменителю в выходе за пределы своей компетенции и в неправомерном нормотворчестве.

Интересным примером такого сочетания может служить отношение к институту смертной казни, предусмотренной, в частности, ст. 44, 59 УК РФ, но не применяющейся в качестве наказания ввиду моратория, наложенного на нее Российским государством при вступлении в Совет Европы. На основании ч. 2 ст. 17 Конституции РФ "основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения". Согласно же ст. 20 Конституции РФ "каждый имеет право на жизнь". Но в отступление от принципа неотчуждаемости основных прав человека, в том числе, очевидно, и права на жизнь, в тексте той же статьи Конституции РФ оговаривается, что "смертная казнь впредь до ее отмены может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей". Однако при вступлении в Совет Европы (1996 г.) Россия с учетом положений Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. (ратифицированной Россией в 1998 г.) и протоколов к ней взяла на себя юридическое обязательство в течение трех лет отменить смертную казнь, заменив ее пожизненным заключением, а до этого ввести мораторий на ее применение. Таким образом, можно заключить, что обязанность отменить смертную казнь действительна для России. Здесь легитимное коррекционное толкование ст. 44, 59 УК РФ пересекается с модернизационным коррекционным толкованием, делающим для смертной казни выражение "впредь до ее отмены" особенно актуальным по прошествии 3 лет с момента вступления России в Совет Европы, и приводит нас к выводу о том, что смертная казнь юридически не может применяться на территории России, пока наша страна является членом Совета Европы.

Следует отметить, что  при коррекционном толковании правоприменитель сталкивается с ситуацией, близкой к той, которая возникает при обнаружении пробела в законе, ибо наличная норма не может быть применена и поэтому как бы не существует. В связи с этим появляется потребность в использовании приема, напоминающего аналогию закона или (при отсутствии близкой по содержанию нормы) аналогию права. Однако между исправляющим толкованием и применением аналогии имеются и различия. Аналогия в чистом виде предполагает, что законодатель упустил из предмета правового регулирования те или иные отношения. Поэтому результатом аналогии является восполнение пробела в законе. При исправляющем толковании законодатель урегулировал соответствующие отношения, но столь неудачным образом, что реализация данной нормы становится практически невозможной. То есть результатом толкования нормы будет появление отношения, которое формально направлено как бы "против закона". Возникает вопрос: можно ли рассматривать такие действия применителя нормы как правомерные, а возникшее отношение как правоотношения? Для решения этой проблемы необходимо, на наш взгляд, учитывать следующее. При аналогии законодательная воля вообще не выражена и правоприменитель "домысливает" ее за законодателя; при исправляющем толковании задача, как правило, состоит в другом - выявить действительную волю законодателя, которую он высказал, хотя и некорректным образом, либо установить наличный правовой смысл данной нормы, который она объективно имеет или приобрела в современных условиях общественной жизни. Другими словами, действия правоприменителя, использующего исправляющее толкование, лишь внешне направлены против права, а фактически способствуют его действительному и разумному осуществлению, т.е. в результате такого толкования проясняется истинное правоотношение. Формально такое толкование направлено как бы против закона, но на самом деле имеет даже большее правовое содержание, чем неадекватное законодательное предписание.